Леденцовые туфельки
Шрифт:
— О господи! — вырвалось у него. — Я женюсь на пещерной женщине!
Она снова засмеялась.
— Можешь считать, что у меня технофобия.
— Да какая разница, если ты на мои телефонные звонки не отвечаешь?!
Затем, оставив Янну и Розетт на кухне, он вышел в магазин, желая, видимо, перекинуться со мной парой слов. Я знаю, он мне не доверяет. Я не в его вкусе. Он, возможно, даже считает, что я плохо влияю на Янну; как и большинство мужчин, он видит только то, что на поверхности: розовую прядь в волосах, весьма эксцентричного вида туфли — в общем, «богемный»
— Вы помогаете Янне, и это очень мило, — сказал он и улыбнулся — знаете, с улыбкой он просто прелесть! — но в цветах его ауры сквозила настороженность. — А как же ваш «Зяблик»?
— О, я там по-прежнему работаю, только по вечерам, — ничуть не смутилась я. — А днем я Лорану и не нужна вовсе, да к тому же с таким хозяином работать ох как нелегко!
— А с Янной легко?
Я улыбнулась.
— Ну, Янна, положим, рукам воли не дает...
Это его несколько озадачило, во всяком случае, мне так показалось.
— Извините. Я думал...
— Я знаю, что вы думали. Знаю, что с виду я — не совсем подходящая для нее подружка. Но я, честное слово, всего лишь пытаюсь ей помочь. Ей иногда просто необходим перерыв, она это заслужила — разве вы со мной не согласны?
Он кивнул.
— Идемте, Тьерри. Я знаю, что вам нужно. Кофе со сливками и плитку молочного шоколада.
Он улыбнулся.
— Вы угадали: это я люблю больше всего.
— Естественно, угадала, — кивнула я. — Я умею угадывать, есть у меня такое волшебное свойство.
Затем явился Лоран Пансон — впервые за три года, по словам Янны, — чопорный, как в церкви, и совершенно невыносимый в своих дешевых, до блеска начищенных ботинках. Мне даже смешно стало, так долго он хмыкал и ахал, время от времени бросая на меня ревнивые взгляды поверх стеклянного прилавка, потом выбрал самые дешевые шоколадные конфеты и попросил меня перевязать коробку лентой, как подарок.
Я неторопливо орудовала ножницами и лентами, аккуратно, кончиками пальцев разглаживая бледно-голубую оберточную бумагу «под шелк», а потом украсила сверток серебряной лентой и бумажной розой.
— У кого-то день рождения? — спросила я.
Лоран, как всегда, проворчал в ответ нечто невнятное и отсчитал нужную сумму мелочью. Тему моего «дезертирства» он пока, правда, не поднимал, но я знаю, что он обижен — так преувеличенно вежливо он благодарил меня, когда я вручала ему коробку.
Я ничуть не сомневаюсь относительно причины того, почему Лоран внезапно проявил интерес к шоколадным конфетам, да еще и в подарочной коробке с бантом. Он считает, что этим выразил свое пренебрежительное ко мне отношение, показал, что Лоран Пансон — птица куда более важная, чем кажется с первого взгляда, и как бы предупредил меня: если я буду настолько глупа, чтобы пренебречь его знаками внимания, то мое замечательное место достанется кому-то другому.
Ну и пусть! Я послала ему вслед самую обворожительную свою улыбку. Спираль — символ Хуракана — я уже успела нацарапать своим острым ноготком на крышке купленной им коробки с шоколадом. Это вовсе не значит, что я задумала против Лорана какую-то пакость — хотя, признаюсь, не стану горевать, если в его кафе ударит молния или кто-то из его клиентов получит пищевое отравление и это полностью подорвет авторитет заведения. Но в данный момент у меня просто нет времени как следует с ним разбираться; кроме того, мне меньше всего хочется, чтобы меня преследовал влюбленный шестидесятилетний старикан, постоянно путаясь у меня под ногами.
Когда он вышел за дверь, я обернулась и увидела, что Янна наблюдает за мной.
— Лоран Пансон, покупающий шоколад?
Я усмехнулась.
— Я же говорила, что он ко мне неравнодушен!
Она рассмеялась, потом вдруг смутилась, и из-под юбки у нее выглянула Розетт — в одной руке деревянная ложка, другая вся перепачкана растопленным шоколадом. Она сделала перемазанными пальчиками какой-то жест, и Янна сунула ей миндальное печенье.
— Твои трюфели распроданы все до последнего! — сообщила я ей.
Она улыбнулась:
— Я знаю. Наверное, придется еще партию сделать.
— Если хочешь, я тебе помогу. А ты пока передохнешь немного.
Она ответила не сразу. Похоже, она обдумывала мое предложение так, словно это не просто изготовление шоколадных конфет, а нечто куда более серьезное.
— Честное слово, я всему очень быстро учусь! — пообещала я.
Еще бы! Я просто должна была всему учиться очень быстро. Когда у тебя такая мать, ты либо всему учишься очень быстро, либо тебе просто не выжить. Школа в самом центре старого Лондона, нетронутая разрушительным воздействием общеобразовательной комплексной системы и битком набитая головорезами, детьми иммигрантов и осужденных. Именно там я всему и училась — и выучилась очень быстро.
Мать, правда, пыталась учить меня дома. Когда мне исполнилось десять, я умела читать, писать и принимать позу «двойной лотос». Но тут вмешались социальные службы, матери сообщили, что у нее не хватает педагогической квалификации, а меня отправили в Сент-Майклз-он-зе-Грин — клоаку, где томились две тысячи душ и которая мгновенно поглотила меня.
А моя Система в те времена была еще в пеленках, и я оказалась практически беззащитной. Я носила зеленые штаны из дешевого хлопчатобумажного вельвета с аппликацией в виде дельфинов на карманах и бирюзовую бандану, соответствовавшую моим чакрам. Мать встречала меня у школьных ворот; в первый день там даже небольшая толпа собралась — поглазеть. А на второй день кто-то бросил в нас камень.
Теперь мне даже трудно себе это представить. Хотя нечто подобное случается и сейчас, причем по совсем уж незначительным поводам. Так было, например, у Анни в школе — и всего лишь потому, что одна или две девочки пришли в класс, не сняв головные платки. Дикие птицы обычно заклевывают нездешних птичек, на них не похожих: волнистые попугайчики, неразлучники, желтенькие канарейки, сбежав из клеток в надежде вкусить свободы и чистого неба, обычно погибают, падая на землю с выщипанными перьями, заклеванные до смерти своими конформистски настроенными сородичами.