Леди и джентльмены
Шрифт:
— По правде говоря, — признался мистер Глэдман, — мы никогда не думали, что он так долго протянет.
— Прежде всего вам надо подумать о ежегодной выплате, — указал им Клодд, про которого его нынешние почитатели (а их много, поскольку он уже миллионер) любят говорить, что он «честный, искренний англичанин». — Не кажется ли вам, что переезд в другое место, подальше от этих туманов, мог бы пойти ему на пользу?
Старик Глэдман вроде склонялся к тому, чтобы рассмотреть это предложение, но миссис Глэдман, шустрая и веселая женщина, уже приняла решение.
— Мы сделали все, что могли, — заявила миссис Глэдман. — Ему семьдесят три года. Какой смысл рисковать хорошими деньгами? Довольствуйтесь тем, что есть.
Никто не мог сказать — и никто не сказал, — что Клодд, учитывая обстоятельства, не в полной мере выполнил взятые на
Доктор Уильям Смит (он же Вильгельм Шмидт) пожал пухлыми плечами:
— Мы ничего не можем сделать. Эти наши туманы — только они и не позфоляют протифнику захфатить нас. Соня — отличная идея.
В тот вечер Уильям Клодд поднялся на второй этаж дома шестнадцать на Гуф-сквер, где жил его приятель Питер Хоуп, и постучал в дверь.
— Входите! — послышался решительный голос, не принадлежавший Питеру Хоупу.
Мистер Уильям Клодд мечтал — и мечтал давно — стать владельцем или совладельцем периодического издания. Сегодня, как я уже указывал, ему принадлежат двадцать пять газет и журналов, и, по слухам, он ведет переговоры о приобретении еще семи. Но двадцать лет тому назад компания «Клодд и К° лимитед» находилась еще в эмбриональном состоянии. И Питер Хоуп, журналист, с давних пор лелеял мысль, что до того, как умрет, станет владельцем или совладельцем периодического издания. Сегодня Питеру Хоупу не принадлежит ничего, за исключением разве что знаний, если такое возможно, а когда где-то кем-то упоминается его имя, то вызывает оно исключительно приятные воспоминания. Кто-нибудь из присутствующих обязательно скажет: «Дорогой старина Питер! До чего хороший был человек!» Возможно, добрая память в каком-то смысле ценное имущество: кто знает? Но двадцатью годами ранее горизонт Питера ограничивался Флит-стрит.
Питер Хоуп, тогда, по его словам, сорокасемилетний, был мечтателем и образованным человеком. Уильяма Клодда, двадцатитрехлетнего, распирала энергия, и он никогда не упускал возможности заработать. Познакомились они случайно, в омнибусе, когда Клодд одолжил Питеру, вышедшему из дома без кошелька, три пенса на проезд. Знакомство постепенно переросло в дружбу, потому что каждому нравилась компания другого, и они прониклись уважением друг к другу. Мечтателя поражала удивительная практичность Клодда. Молодой бизнесмен восхищался энциклопедическими познаниями своего более старшего товарища. Оба пришли к выводу, что еженедельник, редактором которого станет Питер Хоуп, а менеджером — Уильям Клодд, обречен на успех.
— Если бы нам на пару удалось наскрести тысячу фунтов, — вздыхал Питер.
— Как только у нас будут деньги, запускаем эту газету. Помни, это договор, — отвечал ему Уильям Клодд.
Мистер Уильям Клодд повернул ручку и вошел. Не отпуская ручки, остановился, чтобы оглядеть комнату. Он видел ее впервые. Обычно он встречался с Питером Хоупом на улице или в ресторане. И ему всегда хотелось побывать в святилище знаний.
В большой, обшитой деревянными панелями комнате три высоких окна — под каждым стояла банкетка — выходили на Гуф-сквер. Тридцать пять лет тому назад Питера Хоупа, тогда молодого денди с подстриженными бакенбардами, заканчивающимися чуть ниже мочки, и вьющимися каштановыми волосами, придававшими некоторую женственность румяному лицу, в коротком синем пиджаке, цветастой жилетке, черном шелковом галстуке, удерживаемом на положенном месте двумя золотыми булавками, соединенными цепочкой, и в обтягивающих полосатых серых брюках, в выходах в свет и в походах по магазинам сопровождала хрупкая молодая дама в широкой, с кринолинами, юбке и лифе с низким вырезом, с кудряшками на голове, завитыми в полном соответствии с тогдашней модой. Тратили они чуть больше, чем могли себе позволить, но именно этого и следовало ожидать от молодой пары, которой будущее виделось исключительно в розовом свете. Прекрасный брюссельский ковер! Излишне яркий, засомневались кудряшки. «Цвета приглушатся, мисс… мадам». Продавец знал, о чем говорил. Только благодаря островку под массивным письменным столом и экскурсиям в дальние углы Питер мог теперь вспомнить, по сколь радужному полу ступали его ноги в двадцать один год. Вместительный книжный шкаф с бюстом Минервы. Очень уж дорого. Но кудряшки могли проявить волю. Глупые книги и рукописи Питера не должны валяться по всей квартире. Кудряшки терпеть не могли и не желали допускать беспорядка. И этот красивый, инкрустированный медными вставками письменный стол. Да, дорогой, но вполне достойный прекрасных мыслей, ложившихся на бумагу, выходя из-под пера Питера. Большой, крепкий буфет, подпираемый злобного вида львами из красного дерева. Он вполне выдержит столовое серебро, которое Питер купит, чтобы его заполнить. Несколько картин маслом в тяжелых рамах. Солидно обставленная, без излишеств, комната с тонкой атмосферой достоинства, какую можно найти в старых квартирах, где давно ничего не менялось. На стенах, казалось, читалась надпись: «Я, радость и печаль, слившиеся воедино, живу здесь». Только один предмет обстановки выглядел тут совершенно неуместным, резко выделяясь среди степенного окружения: висевшая на стене гитара, украшенная нелепым синим бантом.
— Мистер Уильям Клодд? — поинтересовался решительный голос.
Клодд вздрогнул и закрыл дверь.
— Скорее да, чем нет, — признал мистер Клодд.
— Понятно, — продолжил решительный голос. — Мы получили ваше письмо этим днем. Мистер Хоуп вернется в восемь. Вас не затруднит повесить пальто и шляпу в прихожей? На каминной полке вы найдете коробку сигар. Извините, что занята. Мне надо с этим покончить, а потом я с вами поговорю.
Владелец — или владелица — решительного голоса продолжил писать. Клодд, сделав все, о чем его попросили, устроился в кресле у камина и курил. Он видел только голову и плечи человека, сидевшего за столом. Черные вьющиеся волосы, коротко стриженные, могли принадлежать и мужчине, и женщине. Из одежды глазам Клодда открывался только белый воротник и красный галстук. И с пиджаком определенности не было. То ли мужской, сшитый, скорее, для женщины, то ли женский, сшитый, скорее, для мужчины. Портной виртуозно владел искусством компромисса, которое так ценилось английским государством. Впрочем, мистер Клодд отметил длинные, загибающиеся вверх ресницы над яркими черными глазами.
«Это девушка, — сказал себе Клодд. — Очень даже симпатичная девушка».
Мистер Клодд, продолжая изучение лица и продвигаясь вниз, добрался до носа.
«Нет, — сказал себе мистер Клодд, — это юноша, и со смазливой мордашкой, должен заметить».
Человек, сидевший за столом, удовлетворенно буркнув, собрал и сложил исписанные листы. Потом, поставив локти на стол и положив подбородок между сложенными ладонями, всмотрелся в мистера Клодда.
— Спешить вам нужды нет, — подал голос мистер Клодд, — но когда действительно закончите, скажите, что вы обо мне думаете.
— Простите меня, — извинился сидящий за столом человек. — У меня дурная привычка таращиться на людей. Я знаю, это неприлично. Стараюсь от нее избавиться.
— Скажите мне, как вас зовут, — предложил мистер Клодд, — и я вас прощу.
— Томми, — последовал ответ, — то есть Джейн.
— Определитесь, пожалуйста, — посоветовал мистер Клодд, — и не позволяйте мне каким-то образом повлиять на ваш ответ. Я только хочу знать правду.
— Видите ли, — объяснил человек за столом, — все зовут меня Томми, потому что это мое прежнее имя. Но теперь я Джейн.
— Понимаю, — кивнул мистер Клодд. — И как называть вас мне?
Человек, сидевший за столом, задумался.
— Что ж, если проект, который вы обсуждали с мистером Хоупом, действительно к чему-то приведет, нам придется часто общаться, и я бы хотела, чтобы вы называли меня Томми, как и большинство людей.
— Вы знаете о нашем проекте? Мистер Хоуп говорил вам?
— Да, конечно. Я «невидимка» мистера Хоупа.
На мгновение у Клодда возникла мысль, а не организовал ли его давний друг конкурирующее заведение.
— Я помогаю ему в его работе. — Своим объяснением Томми-Джейн развеяла недопонимание. — В журналистских кругах мы называем таких «невидимками».
— Понимаю, — вновь кивнул мистер Клодд. — И что вы думаете, Томми, о нашем проекте? Пожалуй, я уже сейчас начну называть вас Томми, поскольку, между нами говоря, уверен, что из этой идеи что-то да выгорит.
Черные глаза Томми вновь уставились на него. Казалось, просвечивая насквозь.
— Вы опять таращитесь, Томми, — указал ей Клодд. — Я вижу, отвыкание от этой привычки дается вам с трудом.