Леди не движется – 2
Шрифт:
— Вот это? — Август перегнулся вперед и ткнул пальцем в кусок кода на главном мониторе.
— Оно самое.
— Я не силен в математике, я вообще-то гуманитарий, но мне казалось, что…
Август излагал свое представление о методах подделки, а Хуан Антонио смотрел на него сначала удивленно, потом с ужасом, наконец — с восторгом. Едва Август вопросительно замолчал, Хуан Антонио со своего чипа демонстративно вызвал представительскую информацию об Августе.
— Скажите, а в каком именно из гуманитарных колледжей учат математике такого уровня? — льстиво-ехидно спросил он. — В криминалистике? Или, может быть, в историко-архивном?
— Наверное,
Хуан Антонио удрученно вздохнул:
— Я понял. Все-все понял. Осознал. Мне надо пахать-пахать-пахать. Зарабатывать-копить-зарабатывать. Потом учиться-учиться-учиться. Лет через десять я переделаю свою биографию — все законно, не так, как Васька, — и впишу в нее романтическую историю. Что я учился в одной хорошей школе, просто хорошая федеральная школа, у нас там тренером был отставной майор специальной разведки Иван Ким, я по части спорта надежд не подавал — да вы на меня только гляньте, какие на фиг надежды! — поэтому сидел на скамейке и болтал с тренером. Потом стал ходить домой на чай к нему. Он жил с женой, детей у них не было, его жена угощала меня вареньем, а мастер Ким загадывал мне математические загадки. В один прекрасный день он спросил, а не хочу ли я заниматься у него дополнительно. Он обучил меня высшей математике, потом я поступил в колледж, да какой-нибудь гуманитарный, или правовой, или даже военный. Но я тоже хочу этак небрежно ввернуть — не силен я в математике, вот разве что школьные знания… И уделать на хрен всех спецов в радиусе парсека. Просто на хрен.
Август похлопал его по плечу:
— Отличная идея — насчет учебы. Так и поступи.
В дальнем углу федерал штамповал мозги Крюгеру.
Занятие абсолютно бессмысленное, непродуктивное и с непредсказуемыми результатами. Я подошла ближе. Федерал негромко втолковывал Крюгеру, что он, специалист с подтвержденной квалификацией, ничего крамольного не увидел. А тут какой-то мальчишка, явно из той же банды, пытается опорочить…
— Да в том-то и дело, что мальчишка, — Крюгер аж зажмурился от горя. Открыл глаза, увидел меня: — Делла, что делать? У меня облажался федерал, а мальчишка с китайского рынка раскрыл аферу! Ну вот как мне это оформлять, а? Я ведь не могу привлечь этого мальчика даже как внештатного консультанта, как независимого эксперта…
Федерал опешил. Ну я ж говорю — результаты непредсказуемы. У Крюгера на самом деле очень понятная личная этика, другое дело, что она совершенно не вяжется с его внешним обликом. И при том, что Крюгер не блещет ни фантазией, ни изяществом, он ухитряется регулярно ставить в тупик самых неожиданных людей.
— Если дело только в том, как это оформить, то способов просто миллион. Самый лучший — вы приписываете математический подвиг любому из инженерного отдела. Для вящей солидности вы даете мне готовое заключение, и я перепроверяю его у действительно независимых экспертов. Скажем, военная контрразведка. Они часто берутся за такие экспертизы. Тогда у нас для суда получается полное обоснование.
Крюгер устало посмотрел на меня:
— Делла, мне ведь еще нужно заплатить этому мальчику. Он сделал работу.
— А вот насчет этого у меня есть замечательная идея. Вам понравится, — пообещала я, взяла Крюгера под локоть
Крюгеру идея действительно понравилась.
Неделя. Никаких успехов. В разных округах задержано несколько мулатов, но никто из них не был Князевым. Пальба из зенитной пушки по воробьям.
— Черт, нам надо хоть как-то уточнить, где его искать, — страдал Йен. — Потому что прочесывать толпы по всей Танире — на это армии не хватит.
Мы сидели в кафе — втроем, потому что с утра на мне повис Макс. Йен к нему уже привык и не обращал внимания.
— А куда он любил ходить при жизни? — спросил Макс.
— Туда он не пойдет, — ответила я. — Макс, ну забудь, что человек — дурак. Он умный. Раньше был беспечным, а теперь он еще и пуганый. Причем качественно пуганый.
— И что? Если умный, так у него нет никаких старых привычек?
— Семья отпадает, — сказал Йен. — Семью я на всякий случай отслеживаю. И первую — тоже. Другой родни нет. Клиентуру всю пробил.
— Ладно, — Макс облокотился о стол. — Какие-нибудь его бытовые привычки известны? Машины какой марки предпочитал? Выпивка, курево, предпочтения в еде? Где брал таблетки и какие?
Йен отрицательно покачал головой:
— Машины было две, подержанные, выбирал по доступности, а не марке. Вегетарианец, брал овощи у соседки, таблетки и концентраты — во всех попутных супермаркетах. На себе экономил, а жене покупал только натуральное. Но сейчас жена живет одна и покупает сама. Пил и курил, пока не крестился. Стал ходить в церковь и дурные привычки оставил. В церкви я тоже был, там его с момента «гибели» не видели, ни с кем из общины близких контактов не поддерживал. Ничего нет.
— Йен, а он вообще как прихожанин — какой был? — насторожилась я.
— Истовый, — сказал Йен. — Пламенный верующий.
Я даже привстала на стуле:
— А сколько на Танире православных церквей?
У Йена загорелись глаза.
— Ни черта из этой затеи не выйдет, — уверенно сказал Макс.
— Выйдет, — спокойно сказала я.
Макс покачал головой. Отрезал кусочек мяса, протянул мне на вилке:
— Ты хоть попробуй.
— Я никогда не пробовала мяса, по-твоему?
— Тогда я не понимаю, зачем ты ешь этих креветок. Ни вкуса ни запаха.
— Если у креветок появляется запах, есть их уже не рекомендуется.
— А зачем есть то, что… Дел, это ж вата. Просто питательная вата.
— Макс, — я отложила вилку, — не учи меня работать, а? Это протеин. Он переваривается почти на сто процентов. Мне плевать на вкус, но с этой пищей я хотя бы уверена, что кишечник не отвлечет меня от работы. Ты прикинь, сколько я хожу. И какие от ходьбы после еды бывают спецэффекты.
Макс фыркнул:
— Ты б еще таблетками питалась.
— А вот это лишнее. Я зря, по-твоему, несколько месяцев была княгиней Сонно?
— Ну наконец-то, хоть какой-то бонус обнаружила.
— К тому же таблетки и концентраты не так уж плохи, — заметила я. — По крайней мере, они не протухают.
— Да, только проживешь ты на них в полтора раза меньше, чем могла бы.
— Макс, — я подалась вперед, — когда мне будет сто двадцать, мне будет ну абсолютно все равно, проживу я сто тридцать или сто пятьдесят. Потому что в сто двадцать я в любом случае, при любой схеме питания, при любой медицине и месте проживания буду старухой.