Леди не по зубам
Шрифт:
Не скажу, что это меня обрадовало.
Я вспомнил высоченного, широкоплечего Дэна с голливудским лицом и скрипнул зубами от злости.
– Тридцать телефонов не могли никуда завалиться, – резко сказал я Беде.
– Это не он!
– Больше некому!
Она не стала мне больше ничего отвечать, обогнала меня и пошла к интернату шаткой походкой неопытной манекенщицы.
– Больше некому! – крикнул я ей вдогонку. – Нужно спросить у всех наших, не пропали ли у них деньги и личные вещи!!
В окнах
Всё выяснилось через пятнадцать минут.
В милицию я так и не позвонил.
Кабинет директора, где был телефон, оказался закрыт, а свой мобильный я оставил в автобусе, когда разгружал вещи.
Решив, что сообщить об ограблении я ещё успею, и стараясь успокоиться, я направился в актовый зал, где вовсю шла подготовка к нашему выступлению. Зал был маленький, тёмный и плохо отремонтированный. Линолеум на полу пузырился, стены выкрашены неравномерно, с подтёками, а вместо кресел в зрительном зале стояли разномастные, потёртые стулья.
По сцене суетливо бегал Герман Львович. Он уже настроил кинопроектор, поставил на стол, покрытый зелёной скатертью, вазу с цветами, и теперь носился из угла в угол по дощатой, щелястой сцене на первый взгляд совершенно бессмысленно.
– Всё готово? – уточнил я на всякий случай, наблюдая за его передвижениями. – Можно начинать?!
– Ёпть! – привычно выругался плюгавенький Герман Львович, на секунду остановившись. – Микрофон нигде не могу найти! Что, у них тут микрофона нет, что ли?! – Он опять начал носиться по сцене, заглядывая во все углы, будто микрофон мог завалиться в какую-нибудь щель.
– Если нет микрофона, то это не страшно, – попытался я его успокоить. – У меня громкий голос, а зал очень маленький. Услышат!
– Это у вас голос громкий, – проворчал математик, – а у меня хронический ларингит – профессиональное заболевание педагогов. Я не хочу надрываться! – Он зачем-то понюхал зелёный занавес и брезгливо поморщился.
– Герман Львович, скажите, у вас ничего не пропало?
– В смысле?! – несказанно удивился он. – Что значит «не пропало»?
– Ну, деньги или личные вещи? Всё на месте?
– Да были бы у меня деньги, разве ж я здесь бы был?! – грустно усмехнулся математик. – Я бы в Анталии на пляже лежал, Глеб Сергеич! А вещи… вот мои вещи, на мне – штанцы, ремень, рубашонка, штиблеты, мозоль на пальце и шрам от аппендицита. – Он весело рассмеялся, видимо, это была его лучшая шутка в жизни.
В зал вошёл Ганс, и мы прошли с ним за кулисы. Оказалось, что там, на трёхногом стуле, прислонившись к стенке, сидела Беда и курила.
Я выхватил у неё сигарету.
– С ума сошла! Мы приехали пропагандировать здоровый образ жизни!
– Это вы его приехали пропагандировать, а я тут так, покурить вышла, – огрызнулась Элка, но сигарету всё же затушила.
Я выглянул из-за занавеса, который отчего-то вонял копчёной рыбой. Зал постепенно начал заполняться детьми. Отчего-то это были очень тихие дети, они не орали, не гомонили и не свистели, они чинно рассаживались на стулья, с пристальным вниманием рассматривая сцену.
– Микрофона-то нет! – принялся за своё Герман. – Я как конкурсы проводить буду?! Горло надрывать?!
В первом ряду расположились педагоги и воспитатели. Оскара Васильевича среди них не было.
– Готовы? Начинаем! – скомандовал я.
– Стойте, ёпть! – шёпотом заорал Герман Львович. – А Викторина-то где?!
– И где?! – нахмурился я и огляделся. Викторины Юрьевны за кулисами не было.
– Я её в коридоре видел, она с директором интерната разговаривала, – сказал Ганс.
– Нет, без микрофона полная лажа! – гнул своё Герман Львович. – У меня голос и так казённый, а к Барнаулу я охрипну совсем!
Я почувствовал, что с удовольствием пососал бы мятный леденец, чтобы громко не выругаться.
– Ганс, у тебя ничего не пропало? – на всякий случай поинтересовался я у Гаспаряна. – Деньги, документы, личные вещи?
– Да нет, вроде, – пожал он плечами. – У меня ничего такого и не было…
– Странные вы люди, ничего-то у вас нет! Всё равно после вступления позвоню в милицию, пусть ищут этого проходимца!
Я сказал это большей частью для Элки, но она и глазом не повела, сидела и рассматривала свой маникюр бордового цвета.
И тут за кулисы ворвалась Викторина Юрьевна. Она была красная и растрёпанная, словно за ней гналась толпа хулиганов.
– Глеб Сергеич! Это чёрт знает что! – зашептала она, терзая на шее жгутом повязанный платочек. Викторине было едва за тридцать, но она невероятно старила себя манерой носить широкие длинные юбки, бесформенные блузки, бабушкины платки на шее и очки в роговой оправе. Волосы у неё неизменно были собраны в тугой пучок на затылке, а косметикой она не пользовалась даже на восьмое марта.
– Вот и я говорю, что это никуда не годится, – согласился я с ней. – Пора начинать, а вас нет! Куда вы запропастились?!
– Вы знаете, что это интернат для слабослышащих детей?! – выпучила она из-под очков глаза. – Я только что разговаривала с Оскаром Васильевичем и он сказал…
– Что-о?!! – заорал я.
– Ёпть! Так вот почему у них микрофона нет! – ошарашено пробормотал Герман Львович.
– Блин-банан! – воскликнул красавчик Ганс. – Так это… они что, все глухие что ли?! А почему нас никто не предупредил?! Как же мы выступать-то будем?!