Леди-призрак
Шрифт:
Она уже подходила к ближайшему перекрестку, когда Ломбард выскочил на улицу, но высокие каблуки сослужили ей плохую службу. Когда она оглянулась и увидела, что Ломбард на полной скорости приближается к ней, она снова вскрикнула, на этот раз громче, из последних сил прибавила шагу и успела перебежать на другую сторону улицы прежде, чем ему удалось сократить дистанцию.
Но тут он догнал ее, всего за несколько шагов до того места, где весь день стоял его автомобиль — на случай, если вдруг произойдет что-нибудь подобное. Он забежал вперед, преградил ей путь, схватил за плечи, увлек за собой и толкнул к стене дома, держа так крепко, что ей было никак не вырваться.
— Ладно, ладно, не дергайся — все равно бесполезно, — произнес он, тяжело дыша.
Ей было еще труднее говорить: алкоголь сделал свое дело. Ему даже показалось, что девица вот-вот потеряет сознание.
— Пустите… меня… Что… я вам… сделала?
— Почему вы убегали?
— Мне не понравилось, — она рвалась у Ломбарда из рук, жадно хватая воздух ртом, — как вы на меня посмотрели.
— Позвольте мне взглянуть, что у вас в сумочке. Откройте этот кармашек! Давайте открывайте, иначе я сам сделаю это!
— Уберите руки! Оставьте меня в покое!
Он не стал терять время на споры. Он рванул сумку так резко, что потертый ремешок, перекинутый через плечо девицы, лопнул. Он открыл ее и сунул туда руку, прижимая девицу к стене всем телом, чтобы та не вздумала тем временем улизнуть. Его рука вынырнула с программкой, идентичной той, которая только что была куплена в конторе. Ломбард выпустил сумку из рук, и она упала на землю. Он попытался раскрыть и пролистать программку, но страницы не разделялись. Ему пришлось отцеплять одну от другой. Все страницы, от первой до последней, казались склеенными: они были аккуратно загнуты в правом верхнем углу. Ломбард рассматривал их в неверном свете уличных фонарей. Дата совпадала.
Это была программка Скотта Хендерсона. Программка несчастного Скотта Хендерсона, которая появилась в одиннадцатом часу вечера, чудом ниспосланная ему.
Глава 22
10.55 вечера. Конец всему, да, конец всему, это всегда очень горько. Ему было очень холодно, хотя погода стояла теплая, и он дрожал с ног до головы, хотя при этом был мокрым от пота. Он повторял себе снова и снова: «Я не боюсь» — и почти не слушал священника. Но он знал, что боится, и кто бы стал обвинять его? Инстинкт самосохранения заложен в человека природой.
Он лежал на койке ничком, вытянувшись во весь рост, и его голова, на которой был выбрит квадратик, свешивалась вниз, почти касаясь пола. Священник сидел рядом, и его рука успокаивающе сжимала плечо Хендерсона, словно пытаясь удержать рвущийся наружу страх, и всякий раз, когда плечо вздрагивало, эта рука сочувственно вздрагивала вместе с ним, хотя священнику было суждено прожить еще много лет. Плечо вздрагивало через регулярные промежутки времени. Это ужасно — знать час своей смерти.
Священник тихим голосом читал двадцать третий псалом. «В зеленые луга вознесется моя душа…» — эти слова не утешили его, он почувствовал себя еще хуже. Он не торопился в лучший мир, ему нужен был этот.
Жареный цыпленок, вафли и пирожное с абрикосовым джемом, которые он съел несколько часов назад, казалось, склеились в комок где-то чуть ниже грудной клетки — там они и останутся. Но это не важно, это не вызовет несварения желудка: просто не хватит времени.
Он подумал, успеет ли выкурить еще одну сигарету. Ему принесли две пачки вместе с обедом, это было всего пару часов назад, и одну он уже прикончил, и вторая тоже наполовину опустела. Он понимал, что глупо расстраиваться по такому поводу: какая разница, выкурит ли он сигарету целиком или придется выбросить ее после первой затяжки? Но он всегда был бережлив, а от старых привычек тяжело избавиться.
Он спросил священника, прервав его заунывную декламацию, и, вместо того чтобы ответить прямо, тот просто сказал: «Кури, сын мой», зажег спичку и поднес ему. А это означало, что на самом деле времени уже нет.
Хендерсон вновь опустил голову, и дым выходил из невидимого отверстия между губами. Рука священника еще раз сжала его плечо, приглушая страх, успокаивая. Послышались шаги. Тихие, пугающе медленные, они отчетливо раздавались на каменном полу коридора. В коридоре смертников внезапно все стихло. Вместо того чтобы подняться, голова Скотта Хендерсона опустилась еще ниже. Сигарета выпала из его губ и откатилась в сторону. Рука священника еще сильнее сжала его плечо, буквально пригвождая к койке.
Шаги остановились. Он чувствовал, что люди стоят за дверью и наблюдают за ним, и, хотя он старался не смотреть, все же не мог удержаться — против воли его голова поднялась и медленно повернулась. Он спросил:
— Пора?
Дверь в камеру начала медленно поворачиваться на петлях, и охранник сказал:
— Пора, Скотт.
Программка Хендерсона. Программка бедняги Скотта Хендерсона, чудом ниспосланная ему. Ломбард молча смотрел на нее. Сумка, которую он выхватил у девушки, лежала у его ног. Он и не замечал ее.
Девушка тем временем отчаянно извивалась, пытаясь стряхнуть его руку, железной хваткой сдавившую ей плечо.
Прежде всего он аккуратно убрал программку во внутренний карман. Затем, схватив девицу за плечи обеими руками, он грубо подтолкнул ее к своему автомобилю, стоявшему у тротуара:
— Давай пошевеливайся, красотка! Ты поедешь со мной! Да знаешь ли ты, что чуть-чуть не натворила? Неужели тебе все равно?
Она попыталась вырваться и выскочить на проезжую часть, но он успел открыть дверцу и втолкнуть ее в машину. Она неуклюже плюхнулась коленями на сиденье и кое-как повернулась.
— Отпустите меня, слышите! — пронзительно визжала она на всю улицу. — Вы не имеете права! Эй, кто-нибудь, помогите! Да что, во всем городе не осталось полицейских!
— Полицейских? Ты получишь полицейских сколько твоей душе угодно! Тебе еще станет тошно от них!
Прежде чем она сумела выскользнуть с другой стороны, Ломбард тоже забрался в машину, изо всех сил толкнул девицу назад, так что она опрокинулась, и захлопнул дверцу.
Он дважды ударил ее тыльной стороной ладони, чтобы заставить замолчать, один раз для острастки, второй раз в полную силу. Потом склонился над приборной доской.