Леди в озере. Худой человек. Выстрел из темноты
Шрифт:
Золотыми лампочками вспыхнула пара глаз. Потом — прыжок и быстрый стук копыт, исчезающий между деревьев. Всего-навсего любопытный олень.
Я закрыл дверь и, светя себе фонариком, снова отправился на кухню. Маленький лучик упал прямо на коробку с кондитерским сахаром. Я включил свет, снял коробку с полки и высыпал ее содержимое на газету.
Паттон копнул не слишком глубоко. Обнаружив случайно лишь одну вещицу, он решил, что больше здесь ничего нет. Похоже, он даже не допускал мысли, что в коробке может быть спрятано что-то еще.
В белой сахарной пудре оказался еще один сверток из белой оберточной
Ложкой я ссыпал сахар обратно в коробку, поставил ее на место, а газету смял и бросил в печь. Прошел в гостиную и включил лампу. При более ярком свете на обратной стороне золотого сердечка без увеличительного стекла можно было прочесть выгравированную крохотными буквами надпись.
Надпись эта гласила: «Милдред от Эла. 28 июня, 1938. С любовью».
Милдред от. Эла. Милдред Хэвилэнд от Эла такого-то. Милдред Хэвилэнд — это и есть Мюриэл Чесс. Мюриэл Чесс погибла через две недели после того, как о ней расспрашивал полицейский по фамилии Де Сото.
Я стоял, держа сердечко в руке, и размышлял, может ли все это иметь какое-нибудь отношение к моему делу. Размышления мои не озарились ни единым проблеском хоть одной стоящей мысли.
Я завернул сердечко в бумагу, вышел из дома и поехал обратно в поселок.
Когда я туда добрался, Паттон сидел в своей конторе и звонил по телефону. Дверь была заперта. Мне пришлось подождать, пока он закончит разговор. Паттон наконец повесил трубку и поднялся, чтобы впустить меня.
Я вошел, положил на стойку сверток и развернул бумагу.
— Вы не очень глубоко копнули сахарную пудру, — сказал я.
Паттон посмотрел на золотое сердечко, потом на меня, обошел вокруг стойки и достал из стола дешевое увеличительное стекло. Принялся обследовать заднюю сторону сердечка. Отложил стекло и хмуро посмотрел на меня.
— Мог бы предупредить меня, что станешь обыскивать дом, — сердито сказал он. — Я ведь не хочу, чтобы из-за тебя у меня были неприятности, сынок.
— Вы должны были обратить внимание, что концы цепочки не совпадают, — сказал я.
Паттон посмотрел на меня с грустью.
— Сынок, глаза-то у меня уже не твои. — Он чуть-чуть подвинул сердечко своим толстым квадратным пальцем. Хмуро посмотрел на меня, но ничего не сказал.
Заговорил я:
— Когда вы предположили, что этот браслет мог вызвать ревность Билла, я подумал о том же. Но это при том условии, что Билл когда-либо видел его. А я, честно говоря, готов биться о заклад, что этот браслет он никогда не видел и никогда не слышал о Милдред Хэвилэнд.
— Что же это, получается, что я должен принести этому Де Сото свои извинения? — медленно проговорил Паттон.
— Вряд ли вы когда-нибудь с ним встретитесь, — сказал я.
Паттон опять уставился на меня долгим пустым взглядом; я ответил таким же.
— Погоди-ка, сынок, — сказал он. — Никак не пойму, что за новая идея пришла тебе в голову.
— Билл не убивал свою жену.
— Нет?
— Нет. Ее убил человек, связанный с ней в прошлом. Этот человек потерял ее из виду, а потом нашел, узнал, что она замужем, и ему это не понравилось. Этот человек хорошо знает округу — я знать ее могут сотни людей, которые здесь сейчас не живут, — и знал подходящее место, где можно Спрятать машину с одеждой. Человек этот способен’ на ненависть и лицемерие. Он уговорил жену Чесса уехать с ним, а когда все было готово и записка написана, схватил ее за горло и воздал ей то, чего она, по его мнению, заслуживала. Потом бросил труп в озеро и уехал. Ну как?
— Ну, — рассудительно протянул Паттон, — как-то все это слишком запутано, тебе не кажется? Но ничего невозможного в твоей версии тоже нет. В общем-то, все возможно.
— Когда и это объяснение вам наскучит, скажите, и я придумаю новое, — предложил я.
— Уж в чем в чем, а в этом я ни капли не сомневаюсь, — сказал Паттон, и в первый раз с тех пор, как я увидел его, рассмеялся.
Я еще раз пожелал констеблю спокойной ночи и ушел, предоставив ему возможность с тяжелой неповоротливостью фермера-пионера, корчующего пни под новый участок, пораскинуть мозгами над ситуацией.
13
Было уже около одиннадцати, когда я наконец спустился с гор и поставил машину на стоянке гостиницы «Прескот» в Сан-Бернадино. Вытащил из багажника сумку, и не успел ступить и трех шагов, как из моих рук ее выхватил коридорный в обшитых тесьмой брюках, белой сорочке и при бабочке.
Дежурный клерк оказался яйцеголовым человеком, не проявившим интереса к моей особе, как, впрочем, и вообще к чему-либо в этом мире. Одет он был в белый полотняный костюм; подавая мне ручку, он зевал и глядел в пространство, словно вспоминая что-то из своего далекого детства.
На четырехместном лифте мы с коридорным поднялись на второй этаж и двинулись по коридору. По мере нашего движения духота нарастала. Коридорный открыл дверь в комнату размером с детскую, с одним крошечным окном. Вентиляционное отверстие — не более женского носового платочка — находилось в углу, под самым потолком. Привязанный к отверстию кусок ленты слабо колыхался, демонстрируя какой-то намек на движение воздуха.
Коридорный был высок, худ, желт, немолод и холоден, как кусок заливного цыпленка. Он облизнул языком губу, поставил мою сумку на стол, глянул под потолок на решетку, а потом остановил взгляд на мне. Глаза бесцветные, как вода в стакане.
— Может быть, мне стоило попросить номер за доллар, — высказался я. — Что-то этот чересчур уж мал.
— Думаю, вам повезло, что вы вообще получили номер. Город того и гляди лопнет по швам.
— Принеси-ка нам имбирного, лед и стаканы, — попросил я.
— Нам?
— Ну да, если ты, случаем, пьющий.
— Думаю, в такой поздний час можно рискнуть.
Он ушел. Я снял пиджак, галстук, сорочку, майку и принялся расхаживать под струями теплого воздуха, которым тянуло из приоткрытой двери. Пахло раскаленным железом. Я вошел в угловую ванную комнату и облился тепловатой водой. Когда высокий апатичный коридорный вернулся с подносом, дышалось мне уже чуть легче. Он закрыл дверь, и я достал бутылку ржаного виски. Коридорный наполнил стаканы, мы обменялись обычными стандартными улыбками и выпили. Я не успел поставить стакан, как весь, от шеи до самых пяток, покрылся испариной. Но, даже несмотря на пот, почувствовал себя лучше. Я сел на кровать и посмотрел на коридорного.