Ледовый десант
Шрифт:
Колотуха и Стоколос подтолкнули в спину своих пленных дулами автоматов.
— Шнель! Шнель! — поторопил их Андрей.
Немцы ускорили шаг.
Услышав стрельбу, лейтенант начал вырываться из рук Живицы и Волкова. Терентий стукнул его в бок кулаком, процедил сквозь зубы:
— Ты, гад, довертишься сейчас у меня! Пущу пулю в лоб — сразу успокоишься.
Он и в самом деле готов был пристрелить пленного. И если бы это был рядовой солдат, наверное, так и сделал бы. Но ведь это офицер. Он много знает. Такой «язык» очень ценен. И его надо было, чего бы это ни стоило, доставить в штаб дивизии.
Вытирая
Взорвалась третья, последняя мина.
Огонь из дзотов усилился. Открыли стрельбу и орудия. В небе то и дело вспыхивали осветительные ракеты. Темная октябрьская ночь превратилась в день.
Немцы вели огонь по заранее пристрелянным целям. Разведчикам и пленным, пробиравшимся по дну оврага, словно по дну глубокой траншеи, он был не страшен. И вскоре все они без единой царапины миновали нейтральную полосу и подошли к своим позициям.
— Стой! Пароль! — раздалось впереди.
— «Прут»! — крикнул Стоколос.
— «Застава пять»! — послышалось в ответ.
— Свои, свои, — понизил голос Стоколос.
Пароль спрашивал сам командир артдивизиона капитан Заруба. Не усидел в землянке, пришел на передовую, чтобы встретить разведчиков.
— Ну как, разжились чем-нибудь? — спросил капитан.
— Два бычка и на всякий случай один подсвинок, — улыбнулся Андрей.
— Точно. С ярмарки вернулись не с пустыми руками, — подал голос Терентий Живица. — Идите сюда и заберите лейтенанта, а то у нас уже сил нет тащить его.
Терентий развязал пленного, вытащил из его рта кляп.
— Дыши теперь и ртом.
— Спасибо, — ответил по-русски лейтенант и усмехнулся. — Что? Здорово я тебя… Как это по-вашему?
— Врезал, — машинально подсказал Живица и погладил пальцами опухшую скулу. Вдруг растерянно заморгал, удивленно воскликнул: — Ты смотри! Еще и по-нашему маракует.
— Немного понимай, — кивнул пленный.
— Так, может, ты хорошим, разговорчивым «языком» будешь для командира дивизии? — Живица окинул взглядом стройную, плотную фигуру лейтенанта, еще раз погладил пальцами свою опухшую скулу. — Если ты, Ганс или Фриц, против Гитлера, то зачем же так сильно ударил меня?
— Я не Фриц и не Ганс. Я Клаус Дилинг. Я оборонялся, геноссе Терентий! — ответил пленный.
— А мое имя откуда знаешь?
— Ваш старшина хорошо говорит.
— Ну и дела, — покачал сокрушенно головой Живица.
Когда пленных увели, к Колотухе подошел Волков, сказал виновато:
— Я потерял шапку…
Старшина, хотя и был в хорошем настроении, все же отчитал Василя:
— Меньше бы форсил! Не надо было носить шапку набекрень. Походишь теперь и в бескозырке. Ты забыл, что начхоз дивизии — человек скупой, вряд ли выдаст новую…
21
На пороге землянки появилась фигура капитана Зарубы. Максим Колотуха спрыгнул с нар, крикнул:
— Встать! Смирно!
Он вскинул правую руку, чтобы козырнуть, но вспомнил, что без головного убора, смутился, опустил руку.
Живица, Стоколос и Волков, продирая
— Товарищ капитан, бойцы отдыхают! — доложил Колотуха.
— Вольно, — кивнул Заруба. — Можно было и не поднимать… Пусть бы отдыхали…
— А я что говорил, — недовольно буркнул Живица, обращаясь к Стоколосу. — Этот Колотуха служака неисправимый.
Заруба положил каску на стол, сбитый из ящиков от снарядов, как и всюду на передовой, сказал веселым голосом:
— Вам всем от полковника Сильченко благодарность. Двое из «языков» только вчера прибыли из Макаровки, что находится северо-западнее Киева. Третий — на днях из Франции. Это означает, что немцы стягивают сюда силы из Западной Европы.
— А как там Клаус Дилинг? — спросил Живица.
— Ценный «язык». Даже больше чем «язык», — загадочно ответил капитан.
— Может, коммунист? Если так, что же он меня… Нет, тут что-то не то… Это он прикидывается своим…
— А те двое? — поинтересовался Волков.
— Сто пятый полк, семьдесят вторая пехотная дивизия. Один из них, наверно, собирается стать писателем, дневник ведет, — пошутил Заруба и, достав блокнот, продолжил: — Я кое-что переписал: «Третьего, девятого, сорок третьего. Каждый день воздушные налеты русских. А ночью партизаны. Ночью подорван железнодорожный путь на Мироновку. Вся земля заражена партизанами. Рота разбита. Погибли мои последние друзья — Генрих и Фриц. Положение отчаянное…»
— Мнут им наши бока! — воскликнул Живица.
— Мнут, — улыбнулся Заруба и стал читать дальше: — «Нам выдали фуражки с наушниками. Неужели будем зимовать на Днепре?..»
— Ага! — хитровато прищурил глаза Колотуха. — Эти наушники существенное доказательство, как на судебном заседании. Немцы собираются топить свои печки в землянках и зимой.
— Ваши рассуждения, товарищ старшина, не лишены основания, — кивнул Заруба.
Капитан Петр Заруба обращался ко всем младшим командирам и рядовым на «вы», исключением был лишь Андрей Стоколос, которого мать Петра после трагедии на Пеле в январе сорок второго года считала как бы своим сыном. Она все время вспоминала о нем в письмах. И в только что полученном капитаном Зарубой письме, которое передал ему вместе с газетами дивизионный почтальон, как всегда, спрашивала о нем.
Стоколос просматривал газеты и не вмешивался в разговор.
— О! — вдруг воскликнул он. — Пишет мой знакомый корреспондент Филипп Миронец. Вот послушайте.
Язик, як кажуть, в Київ дальній Вас доведе і відведе назад. Але бійці прислів'я славне Тлумачать ось на новий лад. Ми вірим, кажуть, в грізну зброю — Багнет наш в Київ приведе, І де пройде хоробрий воїн, Там ворог не сховається ніде! Де недруг лютий, німець вражий, Багнет наш миттю розбере, Він нам дорогу вірну вкаже. Дорога ця: бійці, вперед!..