Ледовый десант
Шрифт:
— Бессмысленная? — переспросила Маргарита Григорьевна. — А разве сама война — не бессмыслица? Разве была необходимость погибнуть этому парню? Разве, — обратилась она к Андрею, — была необходимость погибнуть, сгореть в огне Сокольникову на том берегу Прута? Разве была необходимость погибнуть в первый день войны моему мужу?..
Пожилой санитар снял пилотку, склонил голову. Плечи его еще больше сгорбились.
— Прости, лейтенант… Не знаю даже твоего имени, сынок. Не успел узнать. Вчера ведь только пришел к нам вместо убитого комвзвода. Не сумели мы вырвать тебя из лап смерти. Прости.
Санитары положили
— Мы на батарею, товарищ капитан.
— Идите, — кивнул Заруба.
Санитары выжидающе посмотрели на Маргариту Григорьевну. Увидев, что она взяла под руку солдата, сопровождавшего капитана, недоуменно переглянулись и не спеша зашагали к позиции.
Заруба догадался, что санинструктор — это та самая женщина с границы, о которой ему не раз писала мать. Она привезла двух близнецов лейтенанта Рябчикова в село Лютеньки. В пору оккупации к ней присматривался комендант. Она все время была под прицелом блудливых глаз немецких офицеров. Позже ушла в партизанский отряд Опенкина — Рубена. Их мать знала лично, как и радиста Андрея.
Капитан Заруба, Стоколос и Маргарита Григорьевна молча шли за санитарами.
На полевой дороге остановились. Заруба повернулся к Маргарите Григорьевне.
— Нам со Стоколосом в штаб дивизии. Но вам, как и понял, надо поговорить с Андреем. Я вас узнал по письмам моей матери и по рассказам Андрея. Вы жена капитана Тулина, начальника заставы, мать Леси…
— Да, — тихо сказала Маргарита Григорьевна. — Только теперь я Тулина-Сильченко. Я жена вашего комдива.
Андрей бросил на Маргариту Григорьевну гневный, осуждающий взгляд. Она сникла, глаза ее погасли. Казалось, какой-то давящий комок застрял у нее в горле, ей будто не стало хватать воздуха.
— Ты осуждаешь меня, Андрей? — прошептала Маргарита Григорьевна.
Он хотел уже было назвать ее «изменщицей», сказать нехорошие слова и про самого полковника Сильченко. Но вдруг подумал: «Какое я имею право?.. Это ведь ее личная жизнь, ее дело».
— Нет. Может, так вам будет легче на фронте, на свете вообще, — сказал тихим голосом Андрей.
Заруба, увидев, как блеснули вначале злые огоньки в синих глазах Андрея, насторожился. Но, услышав его ответ, успокоился. Обнял за плечи обоих.
— «Юнкерсы» и «хейнкели» полетели назад с переправы обходным маршрутом… Дорогие вы мои пограничники, я пошел в штаб. А ты, Андрей, подожди меня на этой батарее. Как, Маргарита Григорьевна, согласны?
Она кивнула головой, но тут же прошептала:
— Там же похороны.
— Простите…
— Да мы и здесь подождем, под этой вербой, — сказал Стоколос, взглянув на Маргариту Григорьевну.
— Хорошо. Жди меня, Андрей, возле вербы.
Столетняя верба была похожа на поникшую, сгорбленную старушку, которая заждалась кого-то у дороги. Некоторые ветки были обрублены осколками. Одна из них свисала, держась лишь на одной коре. Но и она еще жила, еще трепетали на ней под ветром пожелтевшие листья, как и на других, здоровых ветках.
Из земли выпирали толстые, потрескавшиеся корни, на которые десятки лет садились отдохнуть путники. Сели на них и Андрей с Маргаритой Григорьевной. Андрей прислонился спиной к дуплистому стволу.
— Как Леся? Писала вам? Не встречались с нею? — спросил он дрогнувшим голосом.
— Две недели назад я видела ее
— Мы так и думали…
— Кто это мы?
— Я, Колотуха и Живица. Втроем мы остались после форсирования Днепра у артиллеристов.
— Леся полетела к генералу Василию Андреевичу. У них там около восьми тысяч партизан, есть и польские отряды. Радистов надо много.
— И вы ее не удержали?
— Ей хоть кол на голове теши, она все равно будет стоять на своем.
— Да… Как, впрочем, и вы… Можно было бы вам немного поспокойнее место найти, даже на фронте. А вы на плацдарме… — упрекнул Маргариту Григорьевну Андрей. — Не жалеете вы себя обе… А меня простите. Признаюсь вам. Сперва подумал не то, что надо, услышав о ваших отношениях с полковником Сильченко. Однако какой я вам судья и прокурор? Что я понимаю в людских душах, старше моей на два десятилетия? Что было у меня за плечами? Детство на границе, полное тревог. Немного отдохнул от потрясений у бабушки Софии Шаблий, когда учился в восьмом — десятом классах. Потом война. Я четко вижу, что справедливо в жизни, что нет, что прекрасное, что пакостное. Но этого, наверное, мало? В душе человеческой столько оттенков… Виноват перед вами, хотя в глаза и не сказал ни одного плохого слова. Да и вашего теперешнего мужа хорошо знает мой отец, Семен Кондратьевич Шаблий. Оба они последними оставляли Киев. Ваш полковник — сталинградец, первым вышел на плацдарм. Знаю от капитана Зарубы: его уважают бойцы.
Андрей хотел успокоить этими словами Маргариту Григорьевну. Понимал, что сердитый взгляд его очень расстроил ее.
От села мчались, подпрыгивая на выбоинах, «виллисы», газики, трофейные «мерседесы», мотоциклы с колясками — командиры полков и дивизионов возвращались в свои части. Из кабин машин и колясок мотоциклов офицеры посматривали на Стоколоса и Маргариту Григорьевну. Некоторые в знак приветствия махали руками.
— Странно. Слишком быстро закончилось совещание, — удивился Андрей.
— Там не только штаб дивизии, но и армии, — сказала Маргарита Григорьевна. — Что-то решали срочное… А вон и машина Федора Федосеевича.
Она поднялась, быстро пошла навстречу «виллису». Андрей последовал за нею. В открытой задней кабине сидели двое — капитан Заруба и полковник Сильченко. Машина затормозила.
Первым вышел Заруба. Он стал было открывать дверцу «виллиса» с другой стороны, но Сильченко махнул рукой: не надо. Стоколос козырнул. Полковник в ответ на его приветствие сказал:
— Буду с вами откровенным. Захваченный вами лейтенант подтвердил, что командование противника именно этот участок обороны, на котором мы рвемся в наступление, считает основным на киевском направлении. Мы отослали пленного в штаб фронта. Мне кажется, что пленный должен повлиять на решение командования относительно нового наступления с Букринского плацдарма.
Сильченко вдруг сменил тему разговора:
— Где твоя партизанская рация, Андрей?
— В штабе артдивизиона.
— Я как раз и хотел поговорить с начальником связи штаба дивизии, чтобы использовать эту рацию для дела, — обратился к комдиву капитан Заруба. — Но радист, — кивнул он в сторону Стоколоса, — говорит, что его работа на рации не подойдет нашему узлу связи.