Ледовый десант
Шрифт:
— Я говорю правду, пан атаман. Шаблий не закрывал церквей. В восемнадцать лет он стал служить на границе и до самого первого дня войны находился там. Начинал на востоке, кончил карьеру пограничника на западе. Так что враги его, откровенно говоря, те, кто нарушал границу, кто переходил государственную границу и на Амуре, и на реке Прут, и на Западном Буге. Это я точно знаю.
— Убедительно. У тебя рыцарское отношение к своему противнику. Но ведь и на войне есть пропаганда. Все эти факты можно развести небольшой долей вымысла, и про Шаблия выйдет статейка, в которой он предстанет таким энкэвэдистом, что от его имени будут дрожать все обыватели
— На войне есть всякое оружие, — дипломатично ответил Перелетный. — Написали ведь немцы листовку от имени комиссара Рубена, в которой говорится, что он добровольно перешел на их сторону, и это дало большой эффект. Есть слухи, что Шаблия чуть было не сняли с должности из-за той листовки: дескать, пригрел в своем штабе предателей. Попав к немцам, они поносят Советскую власть, возводят на нее поклепы. Сила слова — великая сила.
— Добже… Они возводят поклепы и на меня.
— У Шаблия есть названый сын — Андрей Стоколос, тоже пограничник. Но сейчас с группой бойцов он выполняет от партизанского штаба особые задания. Уже несколько раз побывал в немецком тылу. Должно быть, и сейчас где-нибудь здесь. Он спец по радио.
— А у нас и радио сейчас на том уровне, что было в сороковом году. Ни одной радиограммы Шаблия за три года не расшифровали. А мины? Взрываются с первого до сорокового дня. Это ведь страшно для поездов: наезжаешь на мину раз, другой, а на тридцатый она взрывается.
— Я не минер, — пожал плечами Перелетный.
— Ясное дело. Ты пропагандист, идеолог. Будешь пока что командовать сотней. И потом… Мне нужны люди именно с той Украины, что за Днепром, и те, что закончили советские университеты… И много древних картин вы изъяли у обывателей в пользу «третьего рейха» и штурмбанфюрера?
— Несколько вагонов только из киевских музеев. Все вывезено в Восточную Пруссию… В замок… Название мне не сообщили…
— Это ты брешешь, что не знаешь, в какой замок.
— Вильденгоф, на окраине Кенигсберга, — поспешно ответил Перелетный.
— Вот и вспомнил. Жаль, что этот замок не на Волыни.
— А еще немцы охотились за казацкой саблей — реликвией рода генерала Шаблия. Ее добыл еще триста лет тому назад его предок-полковник в бою с турецким военачальником. Очень дорогая сабля, с золотым эфесом. А ножны той сабли изукрашены александритом, изумрудом, сапфиром и рубином.
— Ну-ну! — оживился атаман Тарас. — А не кажется ли тебе, что законным владельцем казацкой сабли должен быть я?
— Уверен, что так и должно быть по справедливости, по велению истории. Однако, несмотря на неимоверные усилия, приложенные мной, людьми штурмбанфюрера, даже представителем штаба фельдмаршала Манштейна, саблю не нашли. Многие свидетели умерли, а живые стали партизанами Шаблия…
— И нет никаких следов? Вот был бы для нашей пропаганды факт: вручение пану атаману исторической реликвии — сабли запорожского полковника. А?
— Да, это было бы здорово! Есть одна женщина, сестра пограничника Живицы, ныне партизана. Она должна знать эту тайну от брата. Сейчас она в Белой Церкви. Это Надежда Калина. Ее отпустил полковник Вассерман. Белая Церковь недели две назад была еще под немцами. Надежда Калина сейчас где-нибудь в лагерях беженцев…
Перелетный не собирался говорить об этом. Но не удержался, сказал. Скоро Красная Армия выйдет на границу, и для атамана Тараса останется одна дорога — на далекий запад, подальше от ныне воюющих сторон.
— Говоришь, Надежда Калина сейчас где-то в лагере немцев?
— Я как-то даже видел ее на станции. Эшелон с женщинами перегоняли куда-то на запад. Но немцы не сказали, куда их везут. Где-то здесь их выгрузили как рабочую силу.
— Поищем твою Калину, пан Перелетный. Если найдем, то обменяем ее у немцев на какие-нибудь сведения о Красной Армии… Сабля с позолоченным эфесом… Ножны украшены самоцветами… Добже… — Атаман оживился, вызвал сотника: — Слушай меня внимательно, Подмоченный. Переодень десятка два хлопцев в партизан. Наденьте шапки с красными лентами. Время от времени затевайте в лесу игру с паролем «Москва» — «Сталинград». Где-нибудь на этот пароль клюнут.
— Клюнут, — кивнул сотник.
— Так вот. Приведи ко мне какого-нибудь спеца, который знал бы важные секреты русских. Понял?
— Ясно, пан главнокомандующий. — Сотник вышел.
Атаман Тарас повернулся к Перелетному.
— Становись на довольствие. Бери сотню. Сработаемся. Мне люди с головой нужны.
— Благодарю, — щелкнул каблуками Перелетный. — Я оправдаю ваше доверие.
— У нас принято давать прозвища новичкам, как у славных запорожцев. Один Подмоченный, другой Найда… Может, станешь Перевертнем? Ведь перевертывался, превращался из советского человека в немецкого служаку, а теперь вот хочешь стать бойцом самостийной Украины. Или я не прав?
Вадим в ответ промолчал. Именно так несколько дней назад его назвала Надя Калина.
Перевертень… Оборотень… Этим она хотела обидеть его. А тут вдруг и атаману взбрело на язык это слово. «Ну что ж, — вздохнул Перелетный, — пусть, как говорят, называют хоть горшком, лишь бы в печь не ставили. Только бы выжить…»
7
Обоз с боеприпасами продвигался медленно. Дороги во многих местах были раскисшими, то и дело встречались огромные лужи. Командование обоза, направлявшегося в штаб генерал-майора Василия Андреевича, знало обстановку и по обе стороны дороги, и далеко впереди. Время от времени на фланги высылались группы разведчиков — они находили контакты с местным населением, партизанскими отрядами и группами самообороны. Разведчики добывали «языков», дополнявших информацию о враге. Андрей Стоколос ежедневно утром или вечером разворачивал свой «Северок», и позывные «ЗСТ-5» летели в эфир. Андрей держал связь с радиоузлом генерала Шаблия и областным штабом партизан генерал-майора Василия Андреевича. Стоколос принимал сообщения о продвижении немецких воинских частей вблизи маршрута обоза, о дислокации банд буржуазных националистов.
Все эти меры сводили на нет попытки фашистского командования разгромить обоз, продвигавшийся из Овруча в тыл к партизанам.
По пути Гутыря с подрывниками несколько раз отлучался на железную дорогу Сарны — Коростень — ставили под рельсы мины замедленного действия. Но у него чесались руки поставить радиомину где-нибудь на узловой станции, в ресторане, — должны же немецкие офицеры отмечать встречу Нового, 1944 года.
Он поделился своими мыслями со Шмилем.
— Я за! Пусть фашистские собаки получат подарок от Деда Мороза! — сказал Шмиль.