Ледовый десант
Шрифт:
— Нет, не слышал, Гаврила, такой песни. И в колхоз не пойду, — возразил хозяин хаты.
— У тебя есть еще время подумать. А вот этот «ультиматум» ты передай Круку. Он к тебе скоро заявится. Тут идет речь про собачью службу, в полном понимании, на железной дороге. Пусть образумится и перестанет творить каверзы, а не то я применю новое оружие, присланное из Москвы, против его банды. Бывай, Стецько!
Хуткий привел в свой отряд трех пленных бандитов. Двоих на следующий день отпустили, взяв с них слово, что они не будут служить «овчарками» и
Андрей Стоколос смочил трофейным одеколоном царапины на щеке и подбородке, повернулся к Гавриле.
— Так, говорите, вблизи станции «сечевиков» Крука уже нет? Подействовал «ультиматум»?
Хуткий вдруг поднялся, сказал тревожным голосом:
— А вон и наши! Двое несут кого-то на носилках из плащ-палатки. Третий поддерживает раненого. А где же остальные? Неужели погибли?
Сердце у Андрея сжалось. Он встал. Покачнулся. Его поддержал за плечо Хуткий, горестно произнес:
— Видно, где-то их перестреляли немцы по ту сторону железной дороги. Война…
9
Наконец-то распогодилось. Северо-восточный ветер разогнал тучи, низко висевшие над лесом, и обозники увидели долгожданное солнце.
— Аллах! И ты тоже, Исус! Зачем вы там сидите на небесах, если собака Перелетный остается жить, а тетки Софии, нашей Тани, моего побратима Устина Гутыри уже нет в живых? Какая же это справедливость на свете? — тихо произнес Шмиль, обращаясь к своим друзьям Стоколосу и Живице.
Те в ответ промолчали.
Обоз выбрался на финишную прямую. А через три часа дозорные конники и пехотинцы остановились вблизи лагеря генерала Василия Андреевича.
Вперед пошли Стоколос, Микольский и Хуткий с группой автоматчиков. Хотя еще вчера Андрей знал из радиограммы из штаба генерала Шаблия, в каком урочище находятся партизаны Василия Андреевича, все же шли они, держа оружие наготове.
Наконец послышалось:
— Пароль!
Микольский узнал голос партизана из своего отряда. Крикнул:
— Андровский!
Тот подбежал, обрадованный неожиданной встречей. Пояснил Микольскому:
— Наш отряд прикрывает областной штаб с запада. Швабы каждый день сюда лезут, а боеприпасов — кот наплакал! Сегодня пароль: «Киев» — «Курок»!
— Чтоб было на что спускать курок, мы привезли вам десятки тысяч патронов, — весело сказал, вмешавшись в разговор поляков, Андрей. — Куда направлять наш обоз?
— Вот это да! — развел руками часовой. — Прямо дар божий!
Партизаны, охранявшие штаб, радисты, врачи, бойцы роты управления выбежали из землянок, блиндажей, стали допытываться:
— А соль привезли?..
— А патрончиков к автоматам?..
— А табак есть?..
Минеры-подрывники начали обниматься. Теперь они снова станут в своих отрядах бойцами передовой линии партизанского фронта, как назвал их еще летом генерал
— Тол есть?..
— Мины «МЗД-5» есть?..
— А «маломагнитные» мины?..
— А письма из штаба привезли?..
— Кое-кому и письма есть, — сказал Терентий Живица. — Станцуйте, отдадим…
Заходящее солнце, скрытое деревьями, едва освещало партизанский лагерь последними лучами. В тот вечер оно не просто заходило на ночь. Взойдет оно уже в новом, 1944 году.
Хотя смерть Гутыри, Веремея и еще двадцати бойцов, погибших во время перехода из Овруча, угнетала людей, все же в лагере царило оживление. Расспросы, объятия, возбужденные голоса.
Из командирской землянки вышел Василий Андреевич. Полы фуфайки расстегнуты, на ремне — пистолет ТТ. На генеральском кителе золотисто поблескивали пуговицы. Фуражка надета немного набекрень. Из-под козырька выбивалась прядь русого чуба.
Генерал-майор внимательно осмотрел прибывших, кого-то выискивая. Наконец его чисто выбритое, без единой морщинки лицо оживилось.
— Микольский? До Москвы на самолете, а из Киева? На сером коне?
Микольский уловил в голосе командира тревогу, насторожился.
— Василий Андреевич… Что нибудь случилось с моей Галей? Да?
— Ты, Микольский, того… не очень… Все уже прошло.
— Галя жива?
— Жива. Сейчас она в Самарканде, в госпитале.
— А почему же Хуткий мне ни слова об этом не сказал? — обиженно спросил Микольский.
— Так мы договорились с Василием Андреевичем, — ответил Гаврила и отправился к своим бойцам.
— Успокойся, — сказал генерал, — Галю ранило.
— Да ведь она же медсестра! — удивленно воскликнул Микольский.
— Оказывала помощь другим. А пуле безразлично, медик ты или боец передовой… Все будет хорошо. Генерал Шаблий прислал самолет, и пилоты вывезли раненых и с ними Галю на Большую землю. Пока вы сюда добирались с обозом, она успела даже написать. — Василий Андреевич достал из кармана письмо. — Вот для тебя.
Микольский взял письмо. Ему вспомнилось, как в июне этого же сорок третьего года Василий Андреевич вызвал его к себе и сказал:
«Выслушай меня внимательно. Есть свежие данные. Под Владимирцем в лесах прячется много поляков, бежавших из городов и сел. Их терроризируют немцы, польские и украинские националисты. Возьми взвод и узнай, что там и как. Надо людям помочь».
«Зачем взвод? Я прихвачу аккордеон, газету на польском языке «Червоний штандарт», листовки, а в рукаве куртки спрячу пистолет. Возьму еще пару лимонок», — ответил генералу Микольский.
Тот подумал и согласился:
«Тебе видней!»
Под Сарнами Микольский встретил двух капралов из польского отряда самообороны и пришел с ними на хутор. Кругом в палатках жили сотни польских семей. Зашел в одну хату и стал играть на аккордеоне. Скоро там столпились женщины и мужчины. Он играл «Червона ружа, бялый квят». Девчата подпевали. Вдруг в открытые окна просунулись дула винтовок. Прозвучало грубое: