Ледовый десант
Шрифт:
Но этой новогодней ночью Андрей и Леся должны были работать так, как их учили, — железнодорожная станция находится недалеко. Антенна будет высокой и длинной, чтобы сигнал их рации поймал радиоприемник, вмонтированный в минный заряд и спрятанный в кожаный саквояж. Подпольщики, работающие на железнодорожной станции, знают, в какое место поставить саквояж, знают, что взрыв должен произойти в ноль часов, ноль минут нового, 1944 года. Поэтому жертв среди своих людей не должно быть в ресторане, куда соберутся немецкие офицеры со станции и из местного гарнизона.
Ночь
Год назад Андрей лежал в партизанском госпитале под Москвой. А тридцать первого декабря сорок второго он и Шмиль находились в заснеженном лесу под Миргородом в отряде Ивана Опенкина и комиссара Артура Рубена, куда послал их полковник Шаблий. А сорок первый год встречал дома, вместе с бабушкой Софией Шаблий. В то время его неразлучные друзья Гнат Тернистый и Павло Оберемок были уже… Один учился в танковом училище, другой служил на подводной лодке на Балтике. А он ждал весны, чтобы пойти служить на западную границу…
Андрей настроил рацию, завернутую в прорезиненную материю, чтобы не покрылась ржавчиной, когда ее прятали под корнем сосны или дуба, потер руки, встал. Обнял Лесю, тихо сказал:
— У нас в запасе на всякий случай есть Илья Гаврилович. В три минуты Нового года он пошлет сигнал с мощной радиостанции, когда фрицы будут пить вторую чарку, если мы не уничтожим их во время первого тоста… Я подстраховался. Только ты об этом никому не говори. Пусть все думают, что это мы сделали, минеры Устина Гутыри. Да так оно и будет! Наши подпольщики все проверят до единой секунды.
На верхней панели рации чуть рдела лампочка. Она вспыхнет, когда Андрей нажмет на головку телеграфного ключа.
Кто-то из партизан включил карманный фонарик, бросил сноп синего (для маскировки) света на рацию, чтобы Андрею было видней.
В амперметре покачивалась, дрожала стрелка.
Наконец рука Андрея потянулась к похожей на маленький гриб-боровичок головке ключа.
— И я! — протянул свою руку Живица.
— И я! — подхватила Леся.
— И мы тоже! — раздались голоса партизан.
Над головкой радиотелеграфного ключа нависло несколько рук.
— За Устина Гутырю! — крикнул Стоколос и нажал пальцами на ключ.
— За капитана Тулина и Маргариту Григорьевну.
— За миллионы убитых, замученных и сожженных наших людей!
— Смерть фашистам! — закричали столпившиеся рядом партизаны.
…Вскоре они узнали, что в первые минуты нового, 1944 года радиомина в ресторане на вокзале сработала. Солдаты вытащили из ресторана дюжину трупов своих офицеров.
11
Утром третьего января, когда Андрей Стоколос находился в землянке генерала Василия Андреевича, вошел возбужденный Микольский.
— Разрешите, товарищ генерал? Только что вернулись мои разведчики. В двадцати километрах отсюда стали лагерем на острове восемьдесят вооруженных поляков. К ним
— Ох, уж этот «нейтралитет», — вздохнув, покачал головой Василий Андреевич. — Для вояк пана атамана «нейтралитет» — мешать нам и способствовать немцам. А полякам…
— Знаю, Василий Андреевич, — прервал генерала Микольский. — У поляков есть три пути: Миколайчик, Сикорский и Войско Польское в союзе с Красной Армией. Я сейчас же поеду к ним. Уверен, что большинство из них еще с полудой на глазах.
— И я с Микольским! — воскликнул Андрей. — Мне с поляками идти плечом к плечу и дальше, как сказали нам в Киеве. Надо себя испытать в отношениях с ними.
Василий Андреевич молчал, взвешивая сказанное Микольским и Стоколосом. Наконец ответил:
— Я не против. За людей, за их души мы, советские партизаны, должны бороться. Такова линия партии. Идите, хлопцы! И берегите себя.
Вскоре пятеро всадников покинули лагерь. Ехали по бесснежной земле. Снег белел лишь в оврагах и вокруг раскидистых дубов и сосен.
Остановились на берегу реки. Под вербой лежала кверху дном большая лодка. Вскоре к ней бойцы привели старичка в старом кожухе, латаной шапке из телячьей сыромятной кожи, уши которой торчали, как крылья черной галки. Дед принес весла. Договорились, что трое партизан будут ждать Микольского и Стоколоса здесь, на берегу, возле вербы, а они поплывут на остров.
«Видно, интересный этот дед, — подумал Андрей. — Ишь как смотрит на меня!..»
— О чем же поляки говорили между собой, диду, когда вы их перевозили на остров? — спросил Микольский.
— Больше молчали. А когда говорили, то о разном шла речь, — ответил дипломатично старик.
Стоколос и Микольский завели коней в лодку. Кони ступали боязно, нехотя, глядя большими с поволокой глазами на воду, на противоположный берег, залитый серой и холодной мглой. По шкуре буланого, которого Андрей держал под уздцы, пробежала мелкая дрожь. Стоколос глянул на Микольского. Лицо у командира раскраснелось, он был возбужден. На холодную воду Микольский не обращал внимания. Он уже думал, подыскивая слова для разговора со своими земляками.
Закинув аккордеон за спину, Микольский взял в правую руку уздечку, а левой рукой стал гладить морду жеребца, приговаривая успокоительные слова.
Андрей похлопал по шее своего коня:
— Спокойно, дорогой, тут неглубоко… Микольский! Ты знаешь песню «Там, вдали, за рекой»?
— На том берегу я сыграю, а ты споешь, если нас не убьют «за рабочих», как поется в песне, — ответил шутливо Микольский.
— Не убьют. Как думаете, дедушка? — поднял глаза Андрей на перевозчика.
— Я в политике не силен, — ответил старик. — Но разве можно убивать таких, кто идет к незнакомцам, как к своим друзьям? Вас же двое. А их ого-го сколько! А кони у вас послушные. Иной конь окажется на шатком суденышке и начинает вытанцовывать испуганно. А эти стоят смирно, положив головы на ваши плечи. Чуют своих всадников.