Ледовый десант
Шрифт:
— Люди говорят, что вы лично знакомы с депутатом советского парламента Василием Андреевичем. Говорят, что вы с ним до войны даже пиво пили…
Гаврила Хуткий смутился. Все же пошла молва про то пиво по всему краю.
А началась эта молва в марте сорок третьего года.
На областной партийной конференции коммунисты говорили, что надо везде создавать подпольные организации, партизанские отряды и группы самообороны. Хуткий крикнул с места:
«Буквально и в полном понимании надо бить фашистов! — Кивнул в сторону представителя
Коммунисты заулыбались, а председатель президиума — командир соединения — спросил серьезно:
«Ты, Гаврила, случайно не помнишь, какой марки вы пиво пили? А может, тебя первый секретарь ликером угощал?»
«Ликер — это панская забава. Сладкий, противный. А чего вам так смешно?»
В этот миг к представителю обкома партии подошел партизан:
«Василий Андреевич! Над нашим аэродромом советский самолет».
Хуткий покраснел. Оказывается, представитель обкома и есть Василий Андреевич. Ну и дела. Как же он не узнал его! Да, сильно изменился бывший секретарь Ровенского горкома партии.
Василий Андреевич что-то сказал партизану и обратился к Хуткому:
«Считай, Гаврила, что мы давно знакомы. Я тебя действительно знал как участкового милиционера. И твою кандидатуру одобрил для работы в подполье. Вижу, не ошибся. Ты славно воевал все эти два года, товарищ Хуткий. Это главное. А чарку мы с тобой еще выпьем. Даже сегодня. Самолет сбросил нам грузы, и генерал Шаблий непременно среди стратегического товара положил баклагу, а то и две со спиртом!..»
— Значит, все знают, что я пил пиво с нашим депутатом? — хохотнул Гаврила. — Ну и ну! Так что же дальше, пани Стефа?
— У меня есть дело к депутату. Вы отведете меня к нему?
— Сперва я должен сам узнать, какое у вас дело.
— Мой Антек завел трех любовниц — Зосю, Матильду и Ганку. Зачастил к ним. Меня перестал любить. Забыл и про детей. А у меня их трое.
— Где вы живете?
— На станции Рафаливка.
— Так там же есть немецкая комендатура. Вот и обратились бы к коменданту: приструни, мол, моего Антека, — с насмешкой в голосе сказал Хуткий.
— Я без шуток, пан Гаврила, — обиделась Стефания. — Разве немцев можно назвать властью? Разве у них можно просить справедливости и порядка?
— Верно, — сказал Хуткий. — Действительно нельзя.
— Я вижу на этой земле правду лишь во власти Советской. А депутат генерал Василий Андреевич ее уполномоченный. Немцы как пришли, так и уйдут. А Советская власть есть и будет!
— Все ясно. Вы хотите, чтобы мы забрали вашего Антека в партизаны?
— Да. И чтобы он не знал, что я ходила к вам жаловаться на него. У вас он возьмется за ум, перестанет пьянствовать. Да и дети будут гордиться, что их папа стал красным партизаном.
— Все сделаем, пани Стефа. У Василия Андреевича уже
— Не узнает. У меня еще есть к вам одно дело. Не с пустыми руками ведь я пришла сюда.
— Видим: кутью принесли.
— Немцы меня обыскивали. Но не нашли бумажку под кашей. — Стефания развязала узел, протянула листок бумаги Хуткому. — Это я записала еще в августе, когда ездила в Дубно к сестре.
Гаврила Хуткий взял листок, стал читать вслух:
— «Двадцать второго — двадцать четвертого июля тысяча девятьсот сорок третьего года в город Дубно Ровенской области немцы пригнали два эшелона: один из семнадцати вагонов, другой из девяти. В вагонах были дети в возрасте от четырех до двенадцати лет. Эшелоны прибыли из Днепропетровской и Кировоградской областей. Привезенных детей немцы продавали в Дубно жителям. Гражданка Ганя Месюк купила хлопчика за три марки и девочку четырех лет за три марки. Всех детей было продано…»
— Если бы люди не раскупили детей, — прервала Хуткого Стефания, — то их всех увезли бы в Германию. Хорошо, что таким «добрым» оказался начальник эшелона. Я слушала у одной немки на станции советское радио и знаю, что Сталин, Рузвельт и Черчилль подписали декларацию. В ней сказано, что швабов будут судить как военных преступников. Пусть эта бумажка тоже станет документом о злодеянии фашистов.
— Этот листок мы сохраним. Я сегодня же дословно передам его содержание в наш партизанский штаб, — сказала, еле сдерживая слезы, Леся.
— Спасибо, милая панянка! Вы такая красивая! Как роза, как цветы на моем праздничном платке. Еще вот что хочу сказать. Завтра утром отходит эшелон с людьми. Немцы везут на каторгу женщин из заднепровской Украины. Они находились в лагере, а тут вдруг стали всех загонять в зарешеченные вагоны.
— Мы перехватим этот эшелон! — стукнул по столу Живица. — Я сам поведу подрывников!
— Да. Надо остановить эшелон и освободить людей, — без раздумий согласился Хуткий.
— Еще одно. Немцы, что обложили вас, собираются выезжать. Я слышала от солдат, что Красная Армия прорвала «линию Пилсудского» и уже находится в Ровенской области. Так что немцам сейчас не до вас, им надо обороняться от армии русских.
— Так вот почему сегодня фашисты не атакуют наши позиции! — воскликнул Хуткий. — Что ж, пани Стефа, спасибо вам за такие вести. А что касается вашего мужа-гуляки, обещаю вам: мы сегодня же ночью вставим в его голову клепку, которой у него не хватает. Молодчина, что пришли к нам.
— А куда ж я еще могла пойти? — пожала плечами Стефания. — Только к депутату советского парламента или к вам, пан Гаврила. Вы же его друг.
— Вы голодны? Идите на кухню. Вас покормят. Да и сапожки надо подсушить. Вас проводят наши хлопцы.