Легавые. Ружье. Загадка Глухого
Шрифт:
— Это не так, Тони.
— Ладно, пусть не так. Но у меня нет двух сотей.
— У меня другие сведения, — сказал Дом.
— Правда? Какие же?
— Я слышал, ты собираешься сорвать хороший куш.
— Серьезно? И где ты это услышал?
— В одном месте. Я много где бываю и кое-что слышу,
— На этот раз ты узнал полную чушь.
— Я ведь прошу всего-навсего пару сотен до следующей недели, пока не налажу дела.
— Дом, я уже давно забыл, как выглядят сто долларов, — Тони…
Дом замолчал, но в его молчании чувствовалась угроза, Браун это сразу заметил и с нетерпением ждал, чем кончится
— Мне все известно, — сказал Дом. И снова пауза. Браун слышал тяжелое дыхание одного из собеседников,
— Что же тебе известной
— Насчет вашей операции.
— Что ты имеешь в виду?
— Тони, не заставляй меня говорить об этом по телефону. Вдруг нас подслушивают.
— Вот ты, значит, как? — сказал Тони. — Шантажируешь?
— Нет, просто я хочу, чтобы ты одолжил мне пару сотен, вот и все. Мне бы страшно не хотелось, Тони, чтобы ваши планы пошли насмарку. Честное слово!
— Значит, если у нас ничего не выйдет, мы будем знать, чьих это рук дело.
— Тони, если об этом узнал я, значит, об этом знает нем округа. Твое счастье, что легавые еще не пронюхали.
— Легавые даже не подозревают о моем существовании, — сказал Ла Бреска. — Я никогда не рисковал зря.
— Одно дело риск, другое — удача, — загадочно произнес Дом.
–
— Не подначивай, Дом. Ты хочешь все испортить?
— Боже упаси. Я прошу в долг две сотни — да или нет? Мне надоело торчать в этой чертовой телефонной будке. Да или нет, Тони?
— Сукин сын.
— Это означает да?
— Где мы встретимся? — спросил Ла Бреска.
В шерстяных перчатках на забинтованных руках Карелла снова лежал в проулке в засаде. Он размышлял не столько о двух юных подонках, которые чуть не сожгли его, сколько о Глухом.
Сейчас Карелла выглядел как самый последний ханыга — потрепанная одежда, разбитые ботинки, спутанные волосы, грязное лицо, запах дешевого вина. Но под старой рваной одеждой его рука в перчатке с отрезанным указательным пальцем сжимала револьвер 38-го калибра. Карелла был готов выстрелить в любой момент. На этот раз он никому не позволит застать себя врасплох.
Прикрыв глаза, Карелла внимательно следил за входом а проулок, но мысли его были далеко. Он думал о Глухом. Думать об этом человеке было неприятно. Вспоминались печальные события восьмилетней давности: ослепительная вспышка, ружейный выстрел, адская боль в плече и удар прикладом по голове, после чего он рухнул без сознания. Неприятно было вспоминать, как он болтался между жизнью и смертью и как противник перехитрил их, сыщиков 87-го участка. Талантливый, хладнокровный мертвец, для которого человеческая жизнь не стоила ни I рота, Глухой, похоже, снова объявился в городе. Он напоминал робота, а Карелла побаивался тех, кто действует точно и бесстрастно, словно по программе, и не «пособен ни на какие чувства. Мысль о новой схватке» Глухим пугала его не на шутку. Ну а с этой засадой все было просто. Подонки рано или поздно попадутся, потому что полагают, будто все их жертвы — беззащитные слабаки, и уж, конечно, среди них не может быть детектива I револьвером. А когда «пожарников» поймают, он, Карелла, постарается встретиться с Глухим и еще раз по меряется силами с высоким блондином со слуховым аппаратом.
Странное совпадение, размышлял Карелла, моя обожаемая жена Тедди тоже глухая. Но, может, Глухо* только притворяется глухим и ему это нужно для маскировки? Самым печальным было то, что Глухой считал всех идиотами и олухами. Судя по его поступкам, он в этом не сомневался. И еще одно. Он действовал с такой уверенностью в успехе, что его желания, вопреки здравому смыслу, сбывались. И если в том, что все вокруг сплошные болваны, была хоть доля правды, не лучше ли поскорей заплатить ему, пока он не перестрелял всех отцов города? Он имел наглость предупредить полицию о готовящемся убийстве и сдержал свое слово. Как, черт побери, помешать ему убить еще и еще раз? *
Карелла чувствовал себя идиотом, и это было неприятно.
Далеко не все дела службы приводили его в восторг, Ему не нравилось, например, валяться в темном и грязном проулке, отмораживая задницу. И все же он любил свою работу. В ней все было’ просто и ясно — хорошие протии плохих. Он был из команды хороших. И хотя плохие так часто брали верх, что добро начинало казаться чем-то устаревшим, Карелла был по-прежнему убежден: убивать некрасиво, вламываться в чужую квартиру глубокой ночью бестактно, торговать наркотиками глупо. Драки, мошенничество, похищение детей, сутенерство и привычка плевать на тротуар не укрепляли морали и не эзвышали душу.
Карелла был настоящим полицейским.
А стало быть, его тошнило от кинодетективов, где тупой следователь мешает талантливому сыщику-любите лю, а из-за бесчувственного идиота-полицейского юные озорники превращаются в закоренелых преступников. Куда деваться от этих штампов? Попробовал бы какой-нибудь сценарист, подумал Карелла, полежать сегодня вечером в засаде, ожидая двух юных подонков. Но самое отв ратительное в выходках Глухого было то, что из-за него эти штампы казались правдой. Стоило ему только по явиться на горизонте, как лихие ребята из 87-го участий начинали выглядеть болванами.
Если он добился этого при помощи двух записок» что будет, когда он…
Карелла содрогнулся. _
Браун позвонил лейтенанту и сообщил, что его подопечный задумал какую-то пакость. Было решено приставить к нему хвост. Наблюдать за Энтони Ла Бреской поручили Берту Клингу, поскольку Ла Бреска не знал его в лицо. Клинг с сожалением вышел на холод из уютной квартиры Синди. В Риверхеде он поставил машину ни против дома Ла Брески и стал ждать, когда тот отп- рлвится к Доминику. По словам Бирнса, свидание было ни (качено на десять вечера. Часы Клинга показывали 21.07—достаточно времени, чтобы замерзнуть как собака.
Ла Бреска вышел без десяти десять. Клинг спрятался in машиной. Ла Бреска зашагал по улице. Похоже, он направляется к станции надземки в двух кварталах отсюда. (лива Богу, что у этого типа нет машины, подумал Клинг. Он дал ему отойти на полквартала и только потом двинулся следом. По улице вовсю гулял ветер, и Клингу приходилось н> и дело высовывать нос из шарфа, чтобы не упустить объект. Он в пятьдесят седьмой раз обругал зиму и холод, который обрекал человека, работающего под открытым небом, на жуткие страдания. Конечно, иногда он вкалывал и н помещении — печатал отчеты в трех экземплярах, /(опрашивал свидетелей, потерпевших. Но все-таки чаще он работал на улице — шастал по этому огромному городу и добывал информацию. Такой мерзкой зимы Берт Клин! дивно не видел. Хорошо бы, думал он, Ла Бреска назначил > тщание где-нибудь в тепле, например, в турецкой бане Доминику бы там понравилось!