Легенда о черном алмазе
Шрифт:
– Гармошка - это вещь!
– Раньше, до Голубовки,- продолжал Емелька задумчиво,- почему-то шахтеры виделись мне черными и злыми. А встретились - присмотрелся, послушал - до чего же славные и добрые они! Тот усач-гармонист меня «товарищем Емельяном» стал называть. А потом еще и «товарищем Емельяном Пугачевым». И не шутил, не смеялся. Бывало, придет к нам в «СВ», поздоровается, усмехнется, каждому в лицо заглянет: «Как жизнь, голуби мои сизокрылые?"Мы дружно ответим: «Порядок!» Тут он еще веселее станет: «Молодцы!» А однажды взял меня за плечи да легко, будто я весь из пуха, приподнял перед собой, усом губы, нос пощекотал: «Как жизнь,товарищ Емельян Пугачев?» Тогда я и сам не мог понять, что со мной приключилось: словно бы летел над землей, как птица,
Дед порывисто перевел дыхание:
– Приголубила Голубовка, говоришь?
– Верно,- согласился Емелька.- Хорошо нам было у шахтеров, только жаль - недолго. Громом и пылью фронт со степи надвинулся, а там глядим - танки с крестами на броне объявились. Тогда наша докторша Мария Петровна заплакала, а доктор Иван Иванович сначала прикрикнул на нее, потом отвернулся и махнул рукой. Вечером вокруг «:СВ» чужие солдаты во всем зеленом забегали, зачем-то повыбивали все стекла в окнах. Они подогнали к нашему крыльцу грузовую машину, посадили в кузов Ивана Ивановича и Марию Петровну и куда-то увезли. На ночь у двери поставили часового. У него был карманный фонарик, так он только и знал, что открывал двери и освещал нас тем фонариком, будто пересчитывал. А потом, видно, с фонариком надоело забавляться: прислушались - не топчется, притих. Тогда я подкрался к двери, тихонько нажал на щеколду, приоткрыл. Солдат сидел на ступеньке и спал, на винтовку опершись. Я шепотом команду подал: «Босиком… по крылечку, за угол дома и… кто куда!» А пацаны и девчонки все соображали: мигом собрались - да юрк на крылечко, да гуськом… гуськом… Утром немцы принялись нас разыскивать. Пятерых или шестерых схватили. Остальные по шахтерским семьям рассеялись. И мне повезло: у доброй старушки на чердаке спрятался. Она мне печеную картошку передавала: последним делилась, что имела. А когда фронт откатился в сторону Лихой и городок притих, будто вымер, спустился я с чердака, хозяюшке спасибо сказал, поклонился и степью, степью, подальше от дорог, чтобы с «зеленышами» не встретиться. Мы так меж собой фашистов называли потому, что у них шинели были зеленые.
– И правильно сделал,- одобрительно поддержал Костя.- Подальше от дорог - спокойнее.
Но дед Митрофан не скрыл сомнения:
– А сколько же тебе, любезный, в ту нору было? Ну-ка, давай сосчитаем…
Емелька даже притопнул о ступеньку ногой:
– Что, деда… не веришь?
– Сказано: верь, но проверяй,- строго отрезал дед.- Сколько тебе сейчас? Скоро четырнадцать? Значит, тогда, в сорок втором, только десять стукнуло? И до чего же ты ловок был, ежели все ловушки обошел и ни разу немцам не попался.
Емелька и совсем рассердился:
– Не веришь, дед, не стану рассказывать!
Митрофан подумал и молвил мягко, почти ласково:
Не подымай пос, Емельян,- споткнешься. И потом, товарищ Пугачев, ты же в гостях, а гость хозяину должен быть приятен.
– Извини, дед. Быстро не расскажешь, а зачем тянуть? На станции Соль, под Артемовском, немцы облаву устроили: хватали всех подряд, без разбору - и на вокзал, в эшелон. В товарном вагоне, куда и меня кинули, было человек сорок - и взрослые, и детвора. Кто-то сказал, что повезут в Германию и что возврата оттуда нету. В том вагоне я шустрого мальчишку встретил. «Я,- говорит,- Костя Котиков, а по кличке Ко-Ко, хочешь, подружимся?» - «А чего бы не подружиться?
– ответил я шустрому.- Одному не страшно, а двоим веселей. Давай». Так мы познакомились и подружились. И сразу же решили бежать. Был сорок третий год, наши наступали. Ого, как пылили немцы по всем дорогам, как метались по станциям, по городам…
Емелька умолк и слегка приподнялся на ступеньки, вглядываясь в неясный берег реки.
– Почему притих?
– нетерпеливо спросила Анка.- Я это знаю, но все равно интересно.
Емелька все вглядывался в берег реки.
– Дальше пускай Ко-Ко рассказывает. Мы с ним после того вагона не расставались. А потом и ты к нам прилипла, как смола.
Анка обиделась:
– Подумаешь, как смола! Сам говорил,
Дед сказал примирительно:
– Ладно, Кудряшка, он пошутил. Но шутка шуткой, а дело делом. Поэтому хочу спросить вас, голуби, вот о чем: сколько нас возле домика… четверо?
– Конечно!
– подтвердил Костик и, удивленный странным вопросом деда, забыл закрыть рот.- Может, пересчитаем?
Митрофан погрозил кому-то пальцем:
– Я - старый воробей: все вижу, все слышу, все примечаю. Пятеро нас, дружки… Да, пятеро.
Костик поежился, а Кудряшка испугалась:
– Ой, дед, что с тобой?
– Пятый сейчас возле лодки,- спокойно молвил дед.- Кто он? Почему тайком крадется, не объявится?
– Я вижу его,- сказал Емелька.- Вон, вроде бы тень…
Он спрыгнул с крыльца и легкой, неслышной походкой двинулся к берегу. Силуэт человека смутно обозначился на лунной ряби реки. Наверное, тот человек заметил Емельяна, присел, метнулся в сторону от лодки и словно бы растворился в густой синеве ночи.
Минуту или две Старшой постоял у кормы «Нырка», потом вернулся к дому.
– Не понимаю,- сказал он.
– Может, показалось?
– тихонько спросила Лика.
– Разберемся,- помолчав, решил Макарыч.- Все станет на свои места. А теперь, голуби мои, спать.
13
Бессонница. Размышления Анки. Ночная операция. Два камешка. Отвага мед пьет.
Короткой команде хозяина все трое молча подчинились, но уснуть не смогли. Ворочаясь на жесткой подстилке на полу, Емелька все спрашивал себя: «Кто же объявился там, у лодки, и так поспешно, воровато исчез?» Никакого ответа придумать не мог и строил догадки. Прислушиваясь к ровному дыханию Костика, он мысленно позавидовал ему: как это важно - верить, что утро вечера мудренее! Но Костик вдруг пошевелился и спросил напряженным шепотом:
– Если кто-то ночью топчется возле лодки, значит, она кому-то нужна?
Старшой облегченно вздохнул:
– Ты тоже не спишь?
– И я не сплю,- тихонько откликнулась Анка.- То Смехач видится с большой сумкой в руке, то тень возле лодки…
– А что, если с вечера спрятаться и проследить?
– предложил Костя.
– Не забывай,- поразмыслив, ответил Емеля,- мы тут гости. Если хозяин спокоен, чего же нам трусить?
Костик едва не прыснул смехом:
– Ну, забавный дед. Это же надо: перепутать шпалу и щуку!
Анка легонько подхватилась с жесткой постели:
– А зачем ему та шпала нужна? Зачем ее в камыше прятать?
– Да, дед какой-то особенный,- неопределенно заметил Емелька.- И разговорчивый, и добрый. Кто мы ему?
– А вот приютил…
– Он и того приютил, страшного,- напомнила Анка.- Что за человек Смехач? Откуда он такой?
Старшому не понравились эти тревожные Анкины вопросы, и он приказал ей шепотом:
– Спать!
Приказать другому, как видно, проще, нежели самому себе. Емельян еще долго раздумывал о событиях, которые странно переплетались вокруг этого бревенчатого домика, и внезапная мысль окончательно лишила его сна… Он словно бы снова увидел, как осторожно, крадучись, приближался Тит бережком к времянке, как озирался но сторонам, неся обвисшую, по-видимому, очень тяжелую сумку. «Вот заглянуть бы в ту сумку!
– подумал Емельян.- Что притащил в ней Смехач в свою комнатенку?»
«Принимаю решение,- сказал он себе, ощущая под ложечкой холодок опасности.- Завтра же проследим за Смехачом и, едва он отлучится из дому, откроем окошко, проберемся в комнатенку, отыщем сумку и узнаем, что в ней».
И, утвердясь в решении, Емелька забылся здоровым и крепким сном, настолько крепким, что даже не слышал, как поднялась, подобно тени, Анка, переступила через Старшого, звякнула щеколдой, отчего едва не вскрикнула, но сдержалась и, приоткрыв дверь, выскользнула на крылечко. Чтобы не разбудить спящих, она прикрыла дверь совсем бесшумно, потом осмотрелась по сторонам и сделала шаг, другой к темной времянке Смехача…