Легенда о флаге

Стрехнин Юрий Федорович

Выпуклый, дощатый борт фелюги уже вырос над барказом. Слышно было, как наверху по палубе прошлепали босые ноги. Оттуда снова крикнули, спрашивая о чем-то. Над бортом показался темный силуэт. За ним угадывался еще один. Есть ли там люди еще? На такой посудине всей команды раз-два — и обчелся.

Борт фелюги мягко толкнулся в борт барказа. Снова недоуменный голос сверху на непонятном языке спросил о чем-то.

— Севастополь! — выкрикнул в ответ Иванов.

— О! — воскликнули на фелюге изумленно. — Севастополя?

На

палубе фелюги зашевелились тени, послышались голоса. Турки о чем-то оживленно переговаривались меж собою, звали кого-то, теснились по краю борта, разглядывая барказ и людей в нем. Шуму было много, но на палубе мелькало лишь три-четыре человека. Наверное, на фелюге больше и не было.

Продолжая держать Петю и Машу за плечи, Иванов быстро сказал вполголоса;

— На буксир захотят брать — не даваться!

— Не дадимся! — хрипловато откликнулся Васюков.

Голоса наверху как-то разом смолкли. Было видно, как турки, толпившиеся у края борта, расступились, уступая место кому-то. Над бортом склонился чернобородый человек в светлой рубахе, с непокрытой головой.

— Севастополя? Русске? Ходим — Севастополя? — недоверчиво и вместе с тем с оттенком уважительности спросил он.

— Из Севастополя! — подтвердил Иванов.

Чернобородый что-то скомандовал своим: на барказ, шурша, хлопнулся пеньковый трос.

— Нет! — Иванов сбросил конец троса в воду. — Мы пойдем своим курсом.

— Турецки порт! — дружелюбным голосом предложил чернобородый. — Море — плохо, мали барказ. Турецки порт ходим! Турецки порт.

— Нет, нет! — решительно отказался Иванов.

Но чернобородый продолжал настаивать. Невообразимо коверкая русские слова, мешая их с турецкими, он говорил, что знает русскую крепость Севастополь, которую немцы так долго не могли взять, что перейти через все море под таким плохим парусом на барказе могут только очень искусные моряки, он сам сорок лет плавает по Черному морю и уважает умелых мореходов. Почему русские не хотят дойти на буксире до порта, куда возвращается фелюга?

— Трабзон! Трабзон! — твердил чернобородый, показывая на огни.

— Трапезунд там! — шепнул своим Иванов. — Значит, и наш Батуми недалеко.

А чернобородый продолжал уговаривать: может быть, русские моряки опасаются турок? Но он — не враг русским. Он много лет служил матросом на торговом судне, бывал в Одессе, Мариуполе. В двадцатом году, когда великий Кемаль призвал турок сражаться за свободу, их судно возило из России оружие. Оружие для турок. С русскими надо дружить — так завещал Кемаль.

Из слов чернобородого можно было понять, что он — шкипер, и владелец фелюги, или, как он называл себя сам, «капитан-хозяин», вместе с ним три его сына и племянник, и все они думают так, как он.

Как ни уговаривал «капитан-хозяин» отбуксироваться в Трапезунд и переждать в Турции до конца войны, Иванов снова за всех ответил решительным отказом: они военные и обязаны

прибыть к месту назначения. Чернобородый начал сочувственно ахать: а как же они поплывут дальше? Есть ли у них горючее, продовольствие? Иванов ответил. Чернобородый что-то крикнул своим, те засуетились.

Пустая канистра, подвязанная к тросу, спущенному с фелюги, быстро скользнула вверх. Через пару минут она вернулась отяжелевшая, наполненная соляркой. Залили ее в бак и, по предложению «капитан-хозяина», еще раз подали канистру наверх. На том же тросе с фелюги спустили большой бурдюк воды, мешок сушеных фиников и притороченную к нему связку вяленой рыбы.

— Моряк… моряк — рука! — заявил чернобородый, когда Иванов от имени товарищей стал благодарить его.

Узнав, что на барказе нет компаса, «капитан-хозяин» стал сочувственно объяснять: в этой беде помочь не может, на фелюге один-единственный старый компас.

— Ничего, по звездам пойдем! — сказал на это Иванов.

Мотор барказа уже был готов к действию. Иванов запустил его. Веселое тарахтенье мотора сразу заглушило голоса наверху и звонкие всплески волны между барказом и бортом фелюги.

— Спасибо! — крикнул Иванов.

Круто переложив руль, он направил барказ в сторону от фелюги. Четверо на ее борту кричали какие-то напутствия. Некоторое время еще можно было различать белое пятно рубашки чернобородого капитана. Но в конце концов фелюгу поглотил синеватый ночной сумрак. Только еще долго маячил позади зеленый бортовой фонарь, словно семафор, дающий сигнал доброго пути. Но вот скрылся и зеленый добрый огонек и мерцавшие справа по борту далекие смутные огни Трапезунда. Иванов взял курс резко мористее, спеша скорее вывести барказ из чужих вод.

Снова вокруг было ночное море, только море и ни огонька вокруг.

Поглядывая на звезды, Иванов держал направление вновь туда, где далеко за просторами моря лежал родной берег. От Трапезунда следует взять направление на северо-восток, и тогда, пройдя около сотни миль, или, иными словами, немногим менее двухсот километров, можно будет достичь своего берега возле Батуми. Иванов решил держать барказ курсом несколько севернее, чтобы снова не оказаться в турецких водах. Обидно, если уже на подходе к родному берегу барказ попадется какому-нибудь дозорному турецкому судну и будет задержан. Лучше прийти в Батуми позже, но наверняка.

Едва отошли от фелюги, как на барказе начался пир: сушеные финики, рыба и, главное, вода! Маша предупредила:

— Не очень на пищу наваливайтесь, с голоду для здоровья вредно.

На что Иванов ответил:

— Самое вредное для здоровья — голод. — Но все-таки распорядился: — Ты, Маша, выдай нам паек и себе возьми, а остальное спрячь. Путь не близкий, больше никто нас не снабдит.

— Дивно! — Все еще был полон удивления Васюков. — Никак не думал, что турки нас выручат. Пропадать бы нам без них.