Легенда о прекрасной Отикубо
Шрифт:
Увидев тэнъяку-но сукэ, меченосец подумал: «Ага! Знакомое лицо… Где-то мы с ним встречались… — и вдруг вспомнил: — Так вот это кто! О, вот удача! Попался мне наконец!»
Митиёри тоже приметил ненавистного старика.
— Эй, Корэнари! — крикнул он. — Зачем ты позволяешь ему так ругаться?
Меченосец сразу все понял и подмигнул задорным челядинцам, а те рады стараться, сразу налетели на тэнъяку-но сукэ.
— Что такое! Этот старикашка смеет грозить нам. А нашего господина ты, значит, и в грош не ставишь? Так, что ли?
Размахивая своими веерами с длинными
Тэнъяку-но сукэ побагровел от стыда. Прикрыв свою лысую голову руками, он хотел было спрятаться в экипаже, но челядинцы Митиёри схватили его и давай пинать ногами куда попало, приговаривая:
— Вот тебе! Вот тебе! Будешь грозить нам! — Натешились над ним вволю.
Старик в голос вопил:
— Умираю! Смерть моя пришла! — Но слуги все не унимались. Под конец старик и дышать перестал.
Митиёри кричал только для вида:
— Стойте! Остановитесь! Довольно!
Слуги Митиёри бросили жестоко избитого тэнъяку-но сукэ в главный экипаж, где сидела сама Китаноката, а потом разошлись до того, что начали толкать и пинать экипажи. А слуги тюнагона дрожали от страха и даже близко не осмелились подойти. Они держались в стороне, как будто это их не касалось, и только издали следили за экипажем. Челядинцы Митиёри загнали его в глухой переулок и бросили там посреди дороги. Лишь тогда слуги тюнагона решились подойти к экипажу. Он стоял, запрокинувшись оглоблями кверху: жалкое зрелище!
Женщины в экипаже — громче всех Китаноката — кричали в голос:
— Не хотим здесь оставаться! Домой! Скорее домой!
Но когда по их просьбе запрягли быка в повозку, оказалось, что челядинцы Митиёри обрезали веревки, которыми был привязан к дрогам плетеный кузов. Он упал посреди дороги, а бык потащил дальше одни опустевшие дроги с колесами. Простолюдины, которые толпились на улице, чтобы поглазеть на процессию, за бока схватились от смеха… Хохот, крики! Слуги тюнагона, следовавшие за экипажем, попадали от неожиданности на землю и некоторое время даже не в силах были подняться…
Щелкая пальцами, они сетовали:
— Ах, видно, нынче выдался особенно злосчастный день! Не следовало сегодня и выезжать за ворота. Такой неслыханный срам на наши головы!
Предоставляю читателям самим вообразить, что должны были чувствовать женщины в экипаже. Скажу только, что все они горько плакали от обиды и страха.
Китаноката сидела в экипаже позади своих дочерей, и потому, когда кузов внезапно оторвался, от сильного толчка она кубарем вылетела на дорогу. Тем временем бык продолжал невозмутимо шагать дальше, таща за собой пустые дроги. Кое-как, с трудом мачеха взобралась обратно в кузов, но, падая, она поранила себе локти и теперь громко плакала и охала от боли.
— За какие грехи я терплю такое наказание! — причитала она.
— Тише! Тише! — унимали дочки свою матушку. Наконец подоспели слуги. Видят, случилась большая беда.
— Что делать! Понесем кузов на плечах, —
— Ну и никудышные же ездоки! — смеялись в толпе.
Слуги тюнагона так растерялись от стыда, что не раскрывали рта и только молча глядели друг на друга как потерянные.
Наконец привезли назад дроги, поставили на них кузов и тронулись в обратный путь, но перепуганная госпожа Китаноката не переставала вопить:
— Потише! Ай, вывалите!..
Пришлось ехать шагом. Кое-как, медленно-медленно дотащились они до дому. У Госпожи из северных покоев лицо опухло от слез. Ее внесли в дом на руках, так сильно она расшиблась.
— Что случилось? Что случилось? — в испуге закричал тюнагон. Когда он услышал рассказ о том, что вытерпели его жена и дочери, то чуть не умер на месте. — Ужасный стыд! Так меня унизить! Постригусь в монахи! — восклицал он, но, жалея жену и дочерей, не исполнил своего намерения.
В обществе много толковали, посмеиваясь, об этом происшествии. Отец Митиёри строго спросил своего сына:
— Неужели это правда? До меня дошел слух, что челядь разбила экипаж, в котором ехали женщины, и что среди этих буянов особенно отличились твои слуги из Нидзёдоно. Как мог ты допустить такое бесчинство?
— О нет, слухи преувеличены, — ответил Митиёри. — Ничего особенного не случилось. Я приказал заранее огородить кольями место для наших экипажей. Зачем же слуги тюнагона именно там, как нарочно, поставили экипажи своих господ, хотя всюду вдоль дороги было сколько угодно свободного места? Мои слуги, понятно, не стерпели этого, вот и вспыхнула перебранка. В конце концов челядинцы мои до того разгорячились, что в пылу ссоры перерезали у чужого экипажа веревки, которыми был привязан кузов к дрогам. Один из людей тюнагона стал поносить моих слуг. А те сбили с него шляпу и давай колотить, не слушая никаких уговоров. Оба мои брата были тут же и все видели. Они могут подтвердить мой рассказ. Люди представили вам все дело гораздо страшнее, чем оно было на самом деле.
— Потрудись, однако же, впредь вести себя так, чтобы тебя не порицали, — сказал ему отец. — Я тоже недоволен тобой.
Когда Отикубо услышала о том, что случилось, она сильно опечалилась, жалея и сестер, и мачеху.
— Не слишком-то беспокойтесь о них, — сказала ей Акоги. — Незачем. Если б в экипаже находился ваш отец, тогда другое дело! А то, подумаешь, избили старикашку тэнъяку-но сукэ, так ему и надо!
— У тебя недоброе сердце, — сказала на это Отикубо. — Можешь идти на службу к моему супругу, а меня оставить. Он такой же мстительный, как ты.
— Хорошо! Отныне буду служить вашему супругу. Он делает все то, что я сама хотела бы сделать, будь за мною сила, и потому он стал мне теперь дороже, чем вы! — ответила Акоги.
Супруга тюнагона тяжело заболела после этого происшествия. У постели больной собрались все ее дети и стали молиться богам и буддам, чтобы они послали ей исцеление. Молитвы их были услышаны, и госпожа Китаноката понемногу оправилась от своего недуга.
Часть третья