Легенда о прекрасной Отикубо
Шрифт:
В отличие от своих дочерей, тюнагон сразу позабыл все свои прошлые горести. Он так долго и так жестоко страдал от того, что затмилась былая слава его имени и что люди над ним только смеются. Теперь наконец представилась возможность восстановить честь и славу своего дома. Полный радости, старик сразу же стал собираться в гости к своему новому могущественному зятю.
— Сегодня уже, к сожалению, поздно… Навещу его завтра.
Услышав эти слова, мачеха чуть не обезумела со злобы. Такая жалкая девчонка Отикубо — а так возвысилась над ее собственными дочерьми!
Саннокими и Синокими стали говорить между собой:
— Так вот почему эмон-но ками велел спросить у нас во дворе храма Киёмидзу: «Хватит ли с вас этого урока?» О, если бы мы тогда сразу поняли, в чем
— Так значит, это Отикубо все время мстила нам! Нет уж, этого моя душа не стерпит. Отплачу ей той же монетой, — неистовствовала Госпожа из северных покоев.
— Что ты, что ты! — стали унимать ее дочери. — Надо забыть о прошлом. Ведь в нашем доме несколько зятьев, приходится терпеть ради них. Вспомни, как страшно избили старика тэнъяку-но сукэ, а ведь из-за чего? Все из-за того же: мстили за Отикубо по приказу ее мужа, это ясно теперь. — Так толковали между собой всю ночь до рассвета жена и дочери тюнагона.
* * *
На следующее утро прибыло письмо от Митиёри:
«Передал ли вам вчера сын ваш, правитель Этидзэ-на, мое приглашение? Если у вас есть свободное время, покорнейше прошу посетить меня. Я должен сообщить вам нечто очень важное».
Тюнагон не замедлил с ответом:
«Мой сын вчера передал мне ваше любезное приглашение. Я думал тотчас же отправиться к вам, но было уже поздно. Прошу извинить меня. Я скоро буду у вас».
И начал готовиться к визиту.
Старший сын, Кагэдзуми, сопровождал его, заняв место в экипаже позади отца.
Как только Митиёри сообщили, что тюнагон прибыл в Сандзёдоно, он приказал:
— Приведите его сюда!
Тюнагона провели в глубь дома.
Митиёри принял его в южной галерее главного здания. Отикубо находилась тут же, позади занавеса.
Всем ее приближенным женщинам было приказано удалиться в свои покои.
— Я пригласил вас, чтобы принести вам извинения за неприятную историю с этим домом, — начал Митиёри, — но есть у меня и другая цель. Здесь присутствует одна молодая особа, которая давно грустит в разлуке с вами, и я хотел дать вам обоим возможность встретиться. Вы, конечно, имели некоторые основания считать дворец Сандзёдоно своим, но, как видно из бумаги на владение домом, та молодая дама, о которой сейчас шла речь, имеет на него больше права, чем вы. А между тем вы собрались поселиться здесь, не известив никого, словно нас и за людей не считаете… Оскорбленный таким пренебрежением с вашей стороны, я решил сам немедленно переехать сюда. Однако вы долгое время не щадили ни усилий, ни забот, стараясь вернуть этому дворцу его былое великолепие, а я помешал вам воспользоваться плодами ваших трудов. Это несправедливо. К тому же дама, близкая моему сердцу, умоляет меня, чтобы я уступил вам этот дом. Итак, если вы согласны, то отныне считайте его своим. Я призвал вас сюда, собственно, для того, чтобы подарить вам бумагу на право владения дворцом Сандзёдоно.
— Ваши слова вконец смутили меня, — ответил тюнагон. — С тех пор как дочь моя внезапно исчезла из дому, прошло уже несколько лет… Не имея от нее никаких вестей, я был уверен, что дочери моей уже нет на свете. «Будь бы я, Тадаёри, молод, — думал я, — она могла бы еще надеяться, что судьба вновь сведет нас. Но я глубокий старик и не сегодня-завтра уйду из этого мира… Нет, дочь моя не могла бы так покинуть меня, старика! И если она исчезла, словно в воду канула, значит, нет ее в живых. Дворец этот перешел бы к ней по наследству, будь она жива, но что же делать, ведь ее не вернешь. Теперь, — думал я, — Сандзёдоно принадлежит мне, и надо восстановить его, пока он совсем еще не разрушился». Мне и во сне не снилось, что он отныне ваша собственность. Как бы там ни было, я радуюсь счастливой перемене в судьбе моей дочери и не желал бы для нее ничего лучшего. Но почему вы до сих пор не известили меня ни
— Жена моя с самого начала тревожилась о вас. Сколько раз она молила меня позволить ей увидеться с вами! «Ах, что если этой ночью с отцом что-нибудь случится?» — часто говорила она среди ночи, замирая от страха. Но я все удерживал ее, потому что был у меня в голове один замысел.
Вот в чем дело. Еще тогда, когда дочь ваша жила в маленькой каморке — отикубо — у самых ворот в ваш дом, я стал иногда потихоньку навещать ее и скоро заметил, что с ней обращаются совсем не так, как с другими дочерьми. Девушка нуждалась в самом необходимом. Скажу прямо, что у супруги вашей жестокий нрав. Она всячески преследовала падчерицу, оскорбляла, измучила… Я все видел своими глазами, слышал своими ушами. Вот потому-то я и говорил своей жене: «Еще неизвестно, обрадуется ли твой отец, узнав, что ты жива. Подожди еще немного. Когда я займу более высокое положение в обществе, тогда твоему отцу будет лестно породниться со мной. Он будет доволен, и мы сможем окружить его сыновними заботами».
И еще вот что. Я не мог простить вам того, что вы приказали запереть вашу дочь в кладовой и отдали ее во власть старику тэнъяку-но сукэ. «Да если б тюнагон даже узнал, что дочь его умерла, — думал я, — ему, наверно, было бы все равно». Я, Митиёри, никак не мог позабыть этой давней обиды, уж слишком у меня на сердце накипело. Впрочем, я всегда винил во всем не столько вас, сколько жестокую, бессердечную Госпожу из северных покоев. С тех пор я только и думал, как бы отомстить ей.
Когда во время празднества Камо я узнал, что мачеха моей жены находится в том самом экипаже, который занял наше место возле дороги, я натравил на нее своих челядинцев и удерживал их только для вида. Сознаюсь, я поступил дурно. Я виноват перед вами. Жена моя все время горько сожалела, что не может, подобно своим сестрам, неотлучно находиться при вас и покоить вашу старость. Я понял при виде ее скорби, какая это великая сила — любовь, связующая воедино родителей и детей. И потом — мои маленькие дети растут, мне захотелось, чтоб вы их увидели…
Слушая Митиёри, тюнагон с ужасом и стыдом вспоминал свою прежнюю жестокость к дочери. Ему было так совестно, что он долго не находил слов для ответа.
— Нет, я не считал ее хуже других моих дочерей, — наконец вымолвил он, — но у них была родная мать, и она прежде всего заботилась о собственных детях. А я слишком слушался своей жены. Вот почему случились такие печальные вещи. Я принимаю ваши упреки и не хочу оправдываться. Жестоко и несправедливо, что дочь мою отдали во власть такому жалкому существу, как тэнъяку-но сукэ. Какой отец мог бы позволить это? Если б я только знал… Верно, что я в припадке гнева приказал запереть ее в кладовую, потому что мне наговорили, будто она совершила очень дурной поступок. Но как бы там ни было, я хочу взглянуть на свою дочь. Где она? Покажите мне ее поскорее, — просил он.
Митиёри отбросил занавес.
— Вот она, здесь. Покажись своему отцу, — сказал он жене.
Отикубо смущенно выползла вперед на коленях[38].
Отец залюбовался ею. Как она расцвела за эти годы — настоящая красавица! На ней были одежды из белоснежного узорчатого шелка, а поверх них еще одна, переливчатая, цвета индиго с пурпуром. Чем больше тюнагон смотрел на свою дочь, тем яснее видел, что она превосходит красотой и прелестью всех своих сестер, о которых нежно заботились, думая, что они несравненно лучше ее. Тюнагон сам теперь не понимал, как мог он столь жестоко с ней обойтись, и удивлялся своей прежней слепоте.