Легенда о рыцаре тайги. Юнгу звали Спартак(Историко-приключенческие повести)
Шрифт:
Андрейка молча кивнул. Ему было приятно, что жужелица будет носить его фамилию, и одновременно было стыдно, что такое важное событие он элементарно проспал.
— Чувствую, работы у нас здесь хватит на несколько лет, и кто знает, может быть, нам удастся открыть еще что-нибудь такое-эдакое. А ты говоришь — клад…
— Отец, — умоляюще сказал Андрейка, — ну давай все-таки поищем? А вдруг!..
— Ладно, — засмеялся Мирослав, — поищем. Только попозже. Сначала сделаем промеры глубин в бухте Наездник. Это важнее. Моряки нам потом спасибо скажут и…
Где-то внизу, у берега, бабахнул ружейный выстрел, потом еще один. Взлетели с криками потревоженные птицы, эхо заметалось по распадкам, отталкиваясь от сопок. Яновский-старший прислушался, озабоченно покачал головой и коротко сказал:
— Спускаемся.
Солнце было в зените, стояла тишина, нарушаемая лишь гулом прибоя со стороны моря и гудом насекомых, путавшихся в высоком разнотравье. Лошади, ждавшие хозяев у подошвы Пуговки, крутили хвостами и трясли головами, отгоняя наседавших паутов.
Мирослав поднял сына в седло, сел сам, и застоявшиеся лошади бодро потрусили по набитой оленьей тропе. А те, кто ее набили, — Хуа-лу, время от времени, вспугнутые всадниками, поднимались со своих лёжек и мчались прочь, треща кустами. И тогда сквозь заросли весело мелькали белые пятна, усыпавшие их оранжевые тела: казалось, будто десятки зеркал пускают солнечные зайчики…
На опушке дубовой рощи всадники остановились как вкопанные: перед ними лежала туша пятнистого оленя. Мертвый Хуа-лу был некрасив: его светлые пятнышки, подвижные, как бы играющие на живом теле, теперь были неподвижны и даже как будто потускнели. Олень-цветок лежал с неестественно вывернутыми ногами, с изуродованной головой…
— Ну вот, — тихо промолвил Андрейка, — а ты говорил, что у оленей здесь нет врагов…
— Я имел в виду хищных зверей, — так же тихо ответил Мирослав. — А это дело рук человека. Посмотри: взяли только панты, вырубили их вместе с лобной частью…
— Убить из-за одних рогов! — изумленно воскликнул мальчик.
— Да. Хорошие панты стоят до ста рублей серебром. А человек, не всякий, разумеется, ради наживы способен на все.
Он слез с коня, внимательно осмотрел тушу.
— У него сломаны ноги, значит, где-то тут есть лу-деу.
Андрейка хотел опросить, что это такое, но отец предостерегающе поднял руку: — Не двигайся! — И стал кружить на месте, цепко озираясь. Вскоре он нашел, что искал: жердину, уложенную на вбитые в землю колышки. Мирослав осторожно обошел ее и, ощупав палкой пространство перед ней, начал разгребать лесной мусор. Показалась глубокая яма, искусно прикрытая хворостом и пожухлой листвой. Это и была лу-деу, или ловчая яма.
— На оленьей тропе или возле нее браконьеры ставят препятствия, например вот эту жердь, — объяснил Яновский сыну, — Хуа-лу прыгает через барьер и попадает в яму. Вот и вся техника. Не надо даже тратиться на свинец и порох.
— А выстрелы, которые мы слышали?
— Что ж, значит, стреляли в кого-то другого… Вот тебе и уговор дороже денег, вот тебе и джентльменское соглашение! Нет, с этой публикой надо иначе, нужны самые крутые меры. А кой-кого, очевидно, придется попросить с острова. Думаю, панты уплывают в том же направлении, что и ворованное золото…
Все это Мирослав говорил не Андрейке, который все равно не понимал, о ком и о чем идет речь, он, скорее, размышлял вслух.
Засыпав яму-ловушку камнями и землей, Яновские продолжили свой путь. Они приехали к юго-восточному мысу, где строился Аскольдовский маяк. У инженера, руководящего стройкой, Мирослав попросил на время шлюпку и двух рабочих в качестве гребцов. Инженер в белом чесучовом костюме и в фуражке с молоточками был уже знаком с новым управляющим, а Андрейку видел впервые и — потому уставился на удэгейского мальчика с удивлением, но, будучи человеком воспитанным, не стал ни о чем спрашивать, а на просьбу ответил любезным согласием.
Яновский-старший посмотрел на море. По бухте Наездник бесконечной чередой бежали белые пенистые барашки. Волны с такой силой ударяли в скалы острова, словно хотели снести эту преграду на своем пути к материку. Грохот разбиваемых о камни черных с прозеленью валов был похож на артиллерийскую канонаду и слышен далеко окрест.
— Тебе, наверное, лучше побыть на берегу, — сказал старший Яновскому-младшему.
— Это еще почему?
— Посмотри, какие волны.
— Но ведь ты же пойдешь?
— Ну то я, а то ты…
— Значит, я хуже? — с обидой спросил Андрейка. Чуть выше отцова пояса, он смотрел снизу вверх, и его глаза полнились слезами. — Ты хочешь сказать, что ты большой и сильный, а я маленький и хилый, да? А ты знаешь, как я умею плавать, знаешь?!
— Да знаю, — отмахнулся Мирослав, досадуя на себя оттого, что и нынче, как всегда, пойдет на уступки. — Отлично плаваешь. Только я как раз и боюсь, что нам придется поплавать… Если шлюпку опрокинет.
— Ты боишься?! — Неужели было на свете что-то, чего мог бояться его отец!
— Ладно. Бог не выдаст, свинья не съест. Сегодня не сделаем промеры, потом некогда будет. Садись уж, пловец, только крепче держись и не дергайся… Готово, ребята? Весла на воду!
…Морской лев, могучий красавец Ры-рык блаженствовал, лежа на мокрых камнях, на уступе скалы высотой десять саженей [66] над поверхностью воды. Блаженством было ловить всем телом теплые лучи солнца, ощущать соленые брызги и слушать шум родной стихии. Иногда Ры-рык, опершись на длинные передние ласты, оглядывал свое семейство — около двух десятков сивучих и сивучат — и, убедившись, что все в порядке, издавал горделивый рев, перекрывающий грохот волн.
66
21 метр.
Сорокапятипудовый самец осознавал свою силу и, очевидно, догадывался, что здесь, на острове, и на многие мили вокруг нет ему равных, а тем более врагов, но инстинкт все-таки заставлял его держаться поближе к краю уступа, к спасительной воде. И этот инстинкт сработал, когда раздался почти не слышный в шуме моря выстрел, и пуля, ударившись о камень рядом с сивучами, с противным воем срикошетила в сторону. Ры-рык взревел, и все стадо, повинуясь команде, головами вниз кинулось в море…
Двое дюжих каменотесов, сидевшие на веслах, с трудом удерживали шлюпку против волны. Качка и ветер усиливались, но не в правилах Яновского было бросать начатое, промеры глубин продолжались. Андрейка сидел на мокрой кормовой банке, изо всех сил вцепившись обеими руками в планширь, но когда встречался с беспокойным, озабоченным взглядом отца, безмятежно улыбался, показывая, что ему нисколечко не страшно.