Легенда о рыцаре тайги. Юнгу звали Спартак(Историко-приключенческие повести)
Шрифт:
Можно было подумать, что вот-вот Лю бросится на него с ножом. В ожидании этого Сергунька крепко зажмурился и потому не видел, что кривой повел себя самым странным образом. Сначала из его глаз — и живого и мертвого — хлынули слезы, потом он левой рукой оттянул у себя на животе брюшину и быстрым ударом кинжала отсек ее. Окровавленный кусок мяса он, согнувшись от боли, бросил на белую скатерть. Лю сделал ставку, цена которой — свобода!
Это была так называемая «игра на мясо» — дикий и давний обычай маньчжурских бандитов. К ней прибегали нечасто, и многие проигравшиеся в пух и прах предпочитали рабство. В шайке Ван Ювэя было несколько да-хула-цзы, они так и назывались, только к их кличке прибавлялась фамилия.
Мужество кривого Лю произвело впечатление на хунхузов. Теперь они смотрели на бровастого: как тот поведет себя? Отказаться от дальнейшей игры он не мог: изобьют палками до смерти. Если кредитор проиграет, да-хула-цзы обретет свободу, если же выиграет — сохранит при себе раба, но… потеряет часть своей брюшины, обязанный вернуть «долг».
Игра продолжалась. Банковку понесли толстяку в угол. Кривой Лю с наскоро сделанной повязкой на животе и бровастый, низкий лоб которого покрылся испариной, с тревогой и надеждой смотрели в спину Ван Ювэя…
Внезапно дверь распахнулась и в фанзу, сопровождаемый лаем собаки, вбежал вооруженный хунхуз, которого Сергунька раньше не видел, очевидно, дозорный. Он что-то сказал Ван Ювэю, тот бросил медную коробочку, схватил ружье и с необычайным для него проворством кинулся к выходу. Несколько бандитов последовало за ним.
Оставшиеся потеряли интерес к игре, собравшись в кружок, они принялись оживленно обсуждать новость, принесенную дозорным. Долго крепившийся Лю вдруг покачнулся и рухнул на пол, потеряв сознание. К нему подошел только бровастый. С видимым удовольствием он пнул ногой своего раба, так и не успевшего отыграться.
Сергунька снова взмолился богу об избавлении его от мук, и на сей раз молитвы мальчика были услышаны: прошло совсем немного времени, и в дверях показался дядя Мирослав! Маленький пленник вскочил на ноги и уже готов был разразиться радостными рыданиями, как вдруг замер, закрыв себе рот рукой. Яновский был один, без оружия, глаза его были завязаны, а руки крепко стянуты за спиной. Значит, он тоже пленник!
Мирослав подождал, когда с него снимут повязку, потом обежал глазами фанзу и, найдя Сергуньку, ободряюще улыбнулся ему.
— Ничего, хлопчик, ничего. Все будет хорошо. Сейчас тебя отправят домой.
Ван Ювэй, стоя рядом, тоже улыбался, но его улыбка не предвещала ничего хорошего…
Третьи сутки не спал капитан Хук. Первую ночь после приснопамятного рейса он провел в седле, пытаясь вместе с друзьями настичь бандитов по горячим следам, вторую провел на берегу бухты Сидеми, у своего разоренного гнезда, ожидая возвращения сына.
Сразу после разговора с Яновским, который, прочитав письмо хунхузов, уверил капитана, что Сергунька вот-вот будет возвращен отцу, Фабиан поспешил домой и с той минуты стал жить ожиданием.
Он долго и бездумно сидел в своем кабинете, у холодного камина, пока не очнулся в полной темноте: наступил вечер. У Фабиана было такое ощущение, что он находится в чужом пустом доме. Он стал ходить из комнаты в комнату, всюду зажигая свечи. Задержался в детской. Потрогал игрушки, которые, казалось, еще хранили тепло ладошек сына. «Ничего, — шепотом сказал капитан плюшевому медвежонку и оловянным солдатикам, — ничего, скоро Сергунька придет, не скучайте».
Он вышел под вечернее небо и долго стоял на берегу, наблюдая, как небо и море сливаются в один темно-синий цвет, последнее чуть темнее, как еще через несколько минут они стали совсем неразличимы, только слышались во мраке тяжкие вздохи волн…
Несколько раз за ночь Фабиан оглядывался на свой дом, замечал в его окнах свет и, забывая, что сам зажег его, спешил к усадьбе, где, увы, никто его не ждал. Потом возвращался на берег и снова бесцельно бродил взад-вперед неверными шагами лунатика.
Когда рассвело, капитан Хук, так и не дождавшийся сына, отправился на ферму Яновского. Татьяна Ивановна на веранде накрывала на стол; увидев Фабиана, сбежала с крыльца.
— Что Сергунька? Нашелся?
И тут же по лицу соседа поняла, что вопрос был лишним.
— Нет… Пока нет. Мирослав дома?
— После разговора с вами ушел в тайгу, и вот до сих пор нету. Не знаю, что и думать…
— А что тут особенного? Насколько мне известно, Мирослав и раньше уходил в тайгу на два, на три дня, а то и больше.
— Да, но то было раньше, а теперь… — Татьяна Ивановна запнулась, не решаясь напомнить о хунхузах. — Накануне Мирослав вел себя как-то необычно, странно, мне показалось даже, что он волновался, хотя на него что не похоже… Сказал, что идет ловить бабочек, но я ему не верю. И Андрейку, которого постоянно таскал с собой, наотрез отказался взять.
— А может быть, он… — начал было Фабиан и замолчал, увидев подъезжающего к воротам ранчо верхового китайца. Он был в безрукавке со стоячим воротничком, надетой поверх халата, из-под темно-синей круглой шапочки на спину спускалась коса, из стремян торчали длинные узкие носы ичиг. По тому, как он слез с коня, было видно, что нечасто ездит верхом.
Китаец вошел во двор, поклонился Татьяне Ивановне и Фабиану, сморщив в улыбке смуглое мятое лицо.
— Цзао ань! [80]
80
Доброе утро.
— Что вам угодно? — холодно спросил капитан Хук, у которого были все основания обижаться на Чжан Сюаня, отказавшегося споспешествовать ему и Яновскому в поиске бандитов.
— Сяньшэн чуанчжан! — торжественно сказал старшина дружины самообороны. — Вомэнь бань нимэнь, иньвэй нимэнь баньла вомэнь. — Увидев непонимающее лицо Фабиана, Чжан Сюань вспомнил, что капитал, в отличие от Яновского, не владеет китайским, и повторил по-русски:
— Господин шкипер! Мы поможем вам, потому что вы помогали нам! Великий Конфуций сказал: «Если бы каждый человек помогал своему соседу, жизнь была бы приятна и легка!»