Легенда о рыцаре тайги. Юнгу звали Спартак(Историко-приключенческие повести)
Шрифт:
Хотя большинство бандитов, толпившихся вокруг Ван Ювэя и Мирослава, не знали русского языка или знали плохо, слово «золото» было известно всем.
«Айжин», «Цзинь-цзы» [85] — эхом оно отталкивалось от каждого, и каждый невольно делал шаг вперед, напирая на пленника.
— Нет у меня золота, — устало сказал Мирослав, у него нестерпимо болела голова, тяжелый канг клонил ее к земле.
— А это что? — толстяк выхватил из-за пазухи Сергунькиного «слоника». — Если вы раздаете самородки мальчишкам, значит, их у вас столько, что… как это по-русски… курицы сытые и не хотят клевать!
85
Айжин (маньчж.), цзинь-цзы (кит.) — золото.
— Нет у меня золота. А если б и было — не дал! И кончайте поскорей — надоело!
— Надеетесь на легкую смерть? Не выйдет. Мы сдерем с вас кожу или закопаем живым в землю.
Мирослав с усилием поднял голову, густые брови его гневно сошлись на переносице, обозначив резкую продольную морщину.
— Кого ты хочешь запугать, ничтожество?! Прошедшему ад чистилище не страшно!
Мирослав Яновский не любил рассказывать о своем прошлом, но дважды за свою жизнь нарушил это правило. Первый раз он рассказал о себе по просьбе Николая Гавриловича Чернышевского, с которым познакомился на Кадайских рудниках, второй — Татьяне Ковалевой, своей будущей жене. Впрочем, сама история его женитьбы примечательна.
Когда Мирослав решил перебираться с острова Аскольд на материк, он надумал жениться: сыну, Андрейке, нужна была мать, а в доме хозяйка. Намеченное Яновский не любил откладывать, к тому же один из почитаемых им поэтов Эллады советовал: «До тридцати не женись, но и за тридцать долго не медли» [86] , а Мирослав как раз и находился в этом возрасте.
Знакомство с Татьяной состоялось во Владивостоке, в доме купца Ковалева, где она жила на правах бедной родственницы, а по сути была бесплатной прислугой.
86
Древнегреческий поэт Гесиод (VIII век до н. э.).
…Дело было на масленицу. Яновский ел блины с красной икрой и рассеянно слушал разглагольствования хозяина дома.
— …Или возьми промыслы, краба, к примеру. Стоит энтот паук дорого — пять рублев за пуд, но его ишшо попробуй поймай! А морская — капуста, до которой охочи инородцы, пущай стоит всего целковый за пуд, зато ее здесь — косой коси! Никакого снаряжения не надобно: лодка да вилы. Потом зафрахтовал шхунишку — и в Хуньчунь. Пошлиной не облагается, затрат копейки, а дохода тыщи. Мой односум Яков Лазарич Семенов ежегодно по сту тыщ пудов капусты вывозит в Китай. Вот и я думаю энтим делом заняться… А вы, я слышал, отошли от золотишка, на землице думаете осесть?..
За столом кроме них сидели купчиха, нетрадиционно тощая, с птичьим злым лицом, и две ее дочки — разряженные, нарумяненные, глупо-жеманные. Они вовсю пялились на рослого бородача и перешептывались. Купчиха открывала узкий, как щель копилки, рот только затем, чтобы очередной раз крикнуть:
— Танька! Самовар!
Из сеней появлялась простоволосая девушка с громадным пыхтящим самоваром на вытянутых руках. Была она светлоглаза, с милыми, очень ей идущими веснушками, с длинной тяжелой косой. Она тоже украдкой посматривала на гостя, а встречаясь с ним взглядом, опускала глаза.
Выдержав для приличия часа два, Мирослав поднялся.
— К сожалению, мне пора.
— Да куда вы так рано? Посидели бы еще…
— Дела вынуждают. Спасибо за хлеб-соль. У меня просьба. Не позволите ли вашей племяннице проводить меня до гостиницы? Города-то я почти не знаю, боюсь заблудиться.
Хозяйские дочки, смекнувшие, в чем дело, оскорбленно поджали губы, а сама хозяйка, не скрывая раздражения, буркнула:
— Чего там блудить-то! Здесь, почитай, всего две улицы!
Тем не менее Таню отпустила. Та, удивленно-испуганная, зарделась в ответ на просьбу Яновского и прошептала:
— Извольте. Провожу…
Надев серую старенькую душегрейку и повязав серый же головной платок, она направилась к двери.
— Вы слишком легко оделись, — остановил ее Яновский. — На улице холодно.
— Ничего. Я привыкшая.
«Очевидно, просто нечего надеть», — с жалостью подумал Мирослав и укрепился в своем желании забрать девушку из этого дома.
На Светланской уже затеплились тусклые фонари. Падал мелкий и сухой, как перхоть, снег. Слегка забеленные им редкие прохожие торопливо шли по мостовой, спеша в дома, к застольям. Из-за освещенных окон трактиров и ресторанов доносились музыка, смех, пьяные голоса. Праздник был в разгаре.
— Я обманул вашего дядюшку, Таня. — Мирослав остановился и заглянул девушке в лицо. — Дорога до гостиницы мне известна. Просто мне нужно поговорить с вами. Зайдемте сюда, это вполне приличное заведение…
Они вошли в кофейную «Жан», сели за мраморный столик. Яновский спросил пирожных и фруктовой воды, но есть не стал, как, впрочем, и Таня, не сводившая с него вопрошающих глаз. Выдержав долгую паузу, он бухнул, как в прорубь рухнул:
— Выходите за меня замуж! — И тут же схватил ее руку, сжал в своей до хруста; девушка боли не почувствовала: изумление было сильнее. — Ничего не говорите сейчас, прошу вас. Я понимаю всю дерзость и, может быть, нелепость моего предложения, но у меня нет времени на общепринятый долгий ритуал знакомства, ухаживания и прочего… Понимаю также и то, что мы в неравном положении: я знаю о вас почти все, а вы обо мне — ровным счетом ничего. Выслушайте меня и к концу рассказа решите, стоит ли вам связывать судьбу с такой сомнительной личностью, как я…
«Однако не слишком ли я уничижаюсь?» — подумал он, и на мгновение ему захотелось похвастать перед этой простой, купеческого сословия барышней древностью и знатностью своего рода, рассказать ей, как далекий его предок рыцарь пан Тадеуш на поле брани с тевтонскими рыцарями спас жизнь польскому королю Лячко, потеряв три этом ногу, за что был пожалован гербом «Золотой наколенник»… Но тут же Мирослав устыдился вспышки несвойственной ему шляхетской гордости. А начал неожиданно:
— Я, Таня, бывший каторжник. Не пугайтесь, я никого не убил, не ограбил… Учился в университете, мечтал стать натуралистом. Но еще больше я мечтал о свободе и независимости моей несчастной Польши. Поэтому, когда вспыхнуло восстание 1863 года, я оказался в рядах его участников. Нас было мало, мы были плохо вооружены, и царь Александр победил. Меня и моих товарищей судили в Могилеве. Нас лишили дворянского звания, всех прав и состояния и сослали в каторжные работы. Мне, между прочим, присудили больше, чем другим в нашем отряде — восемь лет, за то, что я был схвачен с оружием в руках. Ну, а потом разрешили проститься с матерью, заковали в кандалы и повели из Белоруссии в Забайкалье. Шли без малого два года и дошли не все: наш путь был отмечен крестами могил моих товарищей. Уж как я выдюжил, и сам не знаю: я ведь тогда совсем молод был, да и силенкой особой не отличался…
Мирослав говорил тихо, глядя в мраморную столешницу, и не видел, как полнились слезами голубые глаза Тани. Не почувствовал он и ее руки, легшей на его стиснутый кулак. Он был там, на сибирских просторах, в белой холодной тишине, нарушаемой лишь сиплыми окриками конвоиров, кашлем осужденных и бряканьем цепей; как бы со стороны видел себя, худого и сутулого, с закутанным до глаз лицом, с обмороженными кистями рук, засунутыми в рукава, бредущего в голове колонны, сразу за санями, в которых, накрытый меховой полостью, дремал офицер — начальник партии ссыльных…