Легенда о рыцаре тайги. Юнгу звали Спартак(Историко-приключенческие повести)
Шрифт:
Володя Шелест, закончив свою работу — он помогал Аверьянычу кроить брезент, — подсел к братану, обнял его за плечи.
— «Робинзона Крузо» помнишь?
— Еще бы!
— А помнишь, когда он спасся, то первым делом составил список: что хорошо и что плохо в его положении?
— Ну?
— Ну вот, я сейчас тоже об этом думал, составлял такой список про нас… Плохо, конечно, что «Коперник» потопила какая-то фашистская сволочь, но хорошо, что четырнадцать человек все-таки спаслись; плохо, что мы терпим бедствие в море, далеко от берегов, но хорошо, что у нас есть надежная шлюпка и с нами капитан; у многих из нас нет одежды, но мы в жарких широтах и холод нам не страшен; у нас есть еда и питье, хотя и мало, а главное — у нас есть вера в победу и нет права пищать!
— Ты про какую победу, Володя, про нашу, здесь, или там, на фронте?
— Про нашу общую победу!
Доктор Игорь Васильевич, сидевший неподалеку, с интересом прислушивался к разговору друзей, потом заговорил:
— Кстати, о Робинзоне Крузо… Ему было хорошо: собственный остров имел и целый корабль со всем имуществом в придачу! А у нас что? Омниа мэа мэкум порто, все мое ношу с собой… Стоп, а это мысль! Товарищи! Мы осмотрели шлюпку, но не осмотрели самих себя, а возможно, у кого-то сохранились какие-то личные вещи. В нашем положении все может пригодиться… Вот у меня, например, часы, правда, к сожалению, стоят… В общем, давайте пошарим по своим карманам!
— А если нет карманов? — растерянно спросил Витька, который был в майке и трусах.
Моряки засмеялись. Кажется, впервые за время, прошедшее с момента катастрофы. Принялись ощупывать себя, шарить в карманах. На свет извлекались в основном самые обыкновенные предметы, которые и должны лежать в карманах и которые в повседневной жизни никого бы не удивили. Но сейчас каждая вещь встречалась с восторгом и удивлением.
Спартака смешила эта возня, она напоминала ему известный детский стишок: «У меня в кармане гвоздь. А у вас?» У него не было ничего: его одежда, как и у Витьки, состояла из трусов и тельняшки-безрукавки.
Вот что нашли у себя коперниковцы: два ножа — один боцманский, другой перочинный, записную книжку, три карандаша, катушку с черными нитками и иглой, трое часов — двое стояли, отвертку, четыре коробка спичек — три размокли, зажигалку, золотое кольцо, две пары очков, томик стихов Багрицкого, три расчески, игрушку — китайский болванчик с качающейся головой и револьвер системы «наган» с полным барабаном.
— Ну что ж, — подытожил капитан, — все эти вещи имеют определенную ценность и могут пригодиться, кроме, пожалуй, золота, — он с усмешкой повертел на своем безымянном пальце обручальное кольцо, но промолчал из присущей ему деликатности про игрушку радистки. — Спички — вот, наверное, самое главное наше богатство, надо попытаться просушить сырые… Зажигалка-то вещь не очень надежная, да и есть ли в ней бензин?
— Есть, но совсем мало, — ответил хозяин зажигалки матрос Петренчук.
— Ну вот, тем более…
— А когда и бензин кончится, и спички, — сказал Спартак, — можно будет добывать огонь увеличилкой. А ее сделать из стекол двух карманных часов, я читал об этом у Жюль Верна…
— На берегу об огне будем думать, а туда еще добраться надо, — проворчал боцман, который к тому времени закончил изготовление паруса, который получился несколько уродливым, но, в общем, годился в дело. — А ну-ка, подсобите мне, яс-с-сное море!
Аверьяныч с помощью двух матросов установил мачту, вооружил ее, потом послюнил палец, поднял вверх и покачал головой: стоял полный штиль, и кривобокий парус, обвиснув, нисколько не прибавлял хода шлюпке.
— Утро вечера мудренее, — изрек боцман. — А к утру, надо быть, посвежеет.
На море стремительно упала ночь и принесла с собой долгожданную прохладу. Все, кроме двух вахтенных, назначенных капитаном, легли спать. Долго возились, устраивались поудобнее, вздыхали, бормотали что-то, и, наконец, все стихло.
Пошли вторые сутки с минуты торпедирования их судна…
Боцман Аверьяныч немного ошибся: ветер, свежий южный ветер подул уже после полуночи. Он наполнил собой жалкое подобие паруса и быстро повлек шлюпку, но не туда, куда стремился ее экипаж — не к желанным берегам Явы, а южнее и восточнее — в пролив Ломбок, соединяющий море Бали с Индийским океаном.
Днем острые глаза юнги Малявина, может, и разглядели бы в туманной дымке верхушки гор по ту или другую сторону неширокого пролива. А старый моряк Аверьяныч объявил бы, что справа гора Агунг, а стало быть, остров Бали, слева вулкан Риджани, а значит, остров Ломбок, и добавил бы радостно: «Яс-с-сное море!» А капитан, разобравшись в обстановке, приказал бы изменить курс шлюпки и направить ее к тому острову, что был ближе…
Сейчас, в декабре, на этих островах закончился унылый засушливый период и началось буйное обновление природы: поднималась свежая трава; ветерок перебирал длинные листья кокосовых и саговых пальм; весело шумели напоенные влагой мангровые и казуариновые деревья; реки, текущие меж ущелий, стали многоводными и бурными… Да, пристать бы сейчас коперниковцам к берегу, войти под прохладные влажные своды тропического леса, у первого же ручья упасть лицом в воду и пить, пить…
Но нет, хоть и не спят вахтенные матросы, не видят они, даже не подозревают о близости спасительных островов, и все дальше мчит суденышко, подгоняемое муссоном и течением, через пролив Ломбок и скоро выйдет в жаркий и пустынный Индийский океан.
…На исходе были четвертые сутки и вода. Совсем немного ее, теплой, неприятно пахнущей, плескалось на дне анкерка. Даже уменьшение нормы до 100 граммов ненадолго растянуло запас. Вечером 30 декабря попили последний раз.
— Мда… Только губы омочил, — с горькой усмешкой сказал Володя братану.
— Хочешь мою порцию? — предложил Спартак, который еще не пил.
— Да ты что! Нет, нет! Пей сам.
— Да я, знаешь, сколько могу без воды жить? Хоть целую неделю, чесслово! Бери!
— Нет, Спарта! — твердо сказал Володя. — Не возьму.
— Вот чудак, не верит… — пробормотал юнга, искренне огорченный. Улучив момент, он вылил воду из кружки в пустую консервную банку и спрятал ее подальше от испепеляющих солнечных лучей. «Ничего, попозже попьет!» — подумал он о друге. Спартак уверял себя, что сам-то он человек тренированный, что ему нисколечко пить не хочется, но это был самообман: у мальчишки губы потрескались от жары, а язык, казалось, распух и с трудом помещался в пересохшем рту. «Наверное, поэтому собаки в жару и вываливают языки из пасти», — вяло подумалось ему.