Легенда о сепаратном мире. Канун революции
Шрифт:
На принципиальной логически последовательной позиции остается только Самарин, который «категорически» протестует против политики оттяжек: «Государь Император ни при каких обстоятельствах не может становиться во главе армии, ибо он наше последнее слово, а в глазах народа Царь несчастливый… Подобный шаг будет огромным, если не смертельным для династии и для России риском. Не отсрочек и оттяжек нам надо искать, а всем вместе идти к Е. В. и исчерпать все средства к убеждению в необходимости отказаться раз навсегда от решения быть главнокомандующим». Сазонов держится такого же взгляда, но думает, «что сейчас, когда в Ц. С. температура упала, не следует ее подогревать… представлениями и ходатайствами. Опасно вызывать упорство. Mы знаем, к каким это приводило результатам. Лучше принять пока тактику молчания, действуя исподволь, косвенным путем. Так скорее можно добиться цели».
Одним из таких обходных путей намечался созыв исключительного военного совета с участием вел. кн. Н. Н. и правительства. «Настроение бодрое… без нервности последних дней», – заключает Яхонтов свои записи. «Какая в Совете Министров кислятина», – сказал Горемыкин управляющему делами Ладыженскому по окончании одного из предшествующих заседаний.
16-го в Совете тянется та же волынка. Яхонтов свою предшествующую запись окончил замечанием: «Не понимаю, чего добивается Поливанов. Он всех науськивает
57
Янушкевич и Данилов «ничего не делают», с своей стороны отмечает Кудашев в письме Сазонову.
Кривошеина письмо Н. Н. «приводит в содрогание». Он не ожидал «такой недостойной выходки от Е. В., как бы ни были тяжелы личные переживания, он не имеет права бросать армию на произвол судьбы», но предложения военного министра Кривошеин считает «великолепной комбинацией». Самарин пользуется случаем еще раз повторить, что «уход Вел. кн. – начало гибели всего». Если Совет не согласится «всем вместе умолять Государя Императора отказаться от своего пагубного решения», то он сочтет своим «нравственным и верноподданническим долгом протестовать лично». «Надо идти с открытым забралом, говорить правду в глаза… за последнее время усиленно возобновились толки о скрытых влияниях, которые будто бы сыграли решающую роль в вопросе о командовании… Надо положить решительными действиями предел распространению толков, подрывающих монархический принцип гораздо сильнее, чем всякие революционные выступления». Харитонов, Поливанов, Щербатов думают, что «теперь уже поздно»; если даже Царь пойдет на уступки, Н. Н. не согласится оставаться в Ставке. Горемыкин: «Я неоднократно говорил, что решение Государя бесповоротно… Вместо того, чтобы изматывать нашими ходатайствами нервы Государя… наш долг сплотиться вокруг Царя и помогать ему. Что касается вопроса о влияниях, то это вторжение в сферу, нам не подлежащую». Самарин: «Нет, это вопрос не личный, а всей России и Монархии. Само лицо, слухи о влиянии которого болезненно волнуют всех верноподданных, имеет смелость открыто говорить, что оно убрало Вел. Князя…» Шаховской: «Я с самого начала был против перемены командования… но сейчас… уже поздно перерешать… Отказ от принятого решения будет истолкован как признак слабости и боязни… Нельзя при современных настроениях сменять Вел. кн. простым генералом. И в армии и в народе это может вызвать опасное неудовольствие». Кривошеин: «Категорически не согласен с мнением Шаховского. С Вел. кн., по-видимому, уже кончено, и к его уходу начали привыкать. Да и популярность его… значительно упала не только у военных, но и среди мирного населения, возмущенного наплывом беженцев и бесконечными наборами в то время, когда повсюду гуляют сотни тысяч бездельников в серых шинелях. Назначение Алексеева будет переходной… мерою, пока Государь будет занят в тылу подготовкой новой армии, с которой Е. В. и выступит на поле брани, когда наступит… соответствующая обстановка». Сазонов: «В таком смысле и следовало бы довести до сведения Государя взгляд Совета министров… Пусть Алексеев будет козлом отпущения за ошибки прошлого и постарается их исправить. Когда он все… поставит на прочные рельсы, тогда, может быть, настанет момент для выступления Русского Царя». Беседа завершается, как значится в яхонтовской записи, решением: «Военному министру переговорить с Государем и попытаться склонить его на предоставление Алексееву выполнить благодарную задачу козлища отпущения за янушкевичевские грехи».
4. «Страшная минута» и Совет министров
Некоторое спокойствие, которое наступило в Совете после принятия решения и достаточно образно формулированное в протокольных записях, было нарушено 18 августа сообщением министра вн. д. о настроении в Москве – «самом боевом под патриотическим флагом». По дошедшим до Щербатова сведениям на квартире члена Думы известного промышленника Коновалова состоялось секретное заседание «так называемых общественных деятелей». «Собравшимися единогласно признано необходимым использовать благоприятно складывающуюся обстановку для предъявления требования об образовании правительства, пользующегося доверием страны и полнотою власти». «Коноваловский съезд весьма чреват событиями», – признавал министр вн. д. По записи Яхонтова значится: «Опять охватывает чувство бессилия перед надвигающейся грозой». «Нервность сильная… Перебегают с одного вопроса на другой… Не хватает сил записывать протокольно несколько часов… Записываю только, чтобы оставить след в истории… Если судить о положении дел по разговорам в Совете, то вместо писания истории скоро придется повеситься на фонаре».
События не заставили себя ждать. На другой день Щербатов доложил о разраставшемся возбуждении в Москве в связи с «коноваловским съездом». Непосредственным отзвуком этого съезда явилось постановление московской городской Думы об облеченном доверием страны правительстве, о приветствии вел. кн. Верховного Главнокомандующего и о высочайшей аудиенции представителям московского городского самоуправления. Председатель Совета, признавая вопрос «щекотливым», считал, что «самое простое не отвечать всем этим болтунам и не обращать на них внимания». Поливанов, Сазонов, Самарин и др. не согласны с таким «упрощенным решением вопроса величайшей политической важности» и полагали, что «московские события» настоятельно требуют «во что бы то ни стало отложить вопрос о командовании». Надо, чтобы «по внешности оставалось по-старому». «Было бы ошибочным, – говорил Самарин, – рассматривать его (постановление Думы) как простой политический выпад против существующего правительства («и дерзко революционным»). Оно подсказано тревогой за судьбы государства, и выражение этой тревоги – подтверждение глубокого доверия к Вел. Князю».
Кривошеин ставит вопрос шире: в каком положении окажется правительство, когда вся «организованная
58
По утверждению Палеолога, компромиссный план исходил от вел. кн. Дм. Павл. и был апробирован Ник. Ник. Это Палеолог услышал в интимной обстановке после обеда у вел. кн. Павла 20 августа непосредственно из уст Дм. Павл., который экстренно прибыл из Ставки, чтобы предупредить Царя о роковых последствиях его шага для династии и России – ведь это будет означать, что в Ставке будет командовать «Императрица и ее камарилья».
Шаховской находит, что формула Кривошеина «исчерпывает вопрос». «Как меньшее из двух зол» эта комбинация приемлема и для Поливанова. Приветствуют такое решение и Самарин 59 , и Сазонов («мысль о такой комбинации носится в воздухе и производит успокаивающее впечатление»). Горемыкин остается при прежнем своем взгляде, что решение Царя не может быть поколеблено никакими убеждениями, но заявляет, что не станет препятствовать новой попытке воздействовать на Монарха. «Но должен сказать Совету министров, – добавляет председатель, – что в беседе с Государем надо всячески остерегаться говорить об ореоле Вел. кн., как вождя. Это не только не поможет, но, напротив, окончательно обострит вопрос». Постановили ходатайствовать о немедленном собрании Совета министров под председательством Монарха, на котором должен быть обсужден не только вопрос о верховном командовании, но и вопрос о внутренней политике на будущее: «политика твердая или же политика, идущая навстречу общественным пожеланиям» – «золотая середина всех озлобляет».
59
Самарина «особенно беспокоит, какое впечатление произведет на верующих, когда в церквах перестанут поминать в екатеньях вел. кн., о котором все уже год молятся как о Верховном Главнокомандующем».
20 августа Совет министров заседал в Царском Селе. Того, что там происходило, к сожалению, в деталях мы не знаем – Яхонтов не присутствовал на заседании. Мы можем догадываться только по отдельным репликам, занесенным в яхонтовскую запись о собрании на следующий день и по отрывочным воспоминаниям Поливанова. Яхонтовская запись начинается словами Горемыкина, сказанными управляющему делами Ладыженскому: «Вчера ясно обнаружилось, что Государь Император остается правым, а в Совете министров происходит быстрый сдвиг влево вниз по течению». Свои личные впечатления Яхонтов формулировал так: «Судя по настроениям, долгожданное собрание у Царя не оправдало ожиданий большинства Совета». По словам Поливанова, «Государь со скучающим видом отвечал общими фразами: «я увижу», «я об этом подумаю», в заключение… произнес: «Я выслушал ваши соображения и остаюсь при моем решении». Из указания Хвостова видно, что Царь, «как все помнят», вопросы, «выдвинутые на очередь переменой командования, – в том числе и вопрос об организации власти» – отложил до представления Советом министров доклада о «правительственной программе».
Решительный бой 21 августа разгорелся в Совете в связи с обсуждением проекта ответа Царя на ходатайство московской городской Думы: должен ли последовать формальный ответ – «милостивая благодарность» за «верноподданнические чувства», или ответ должен быть «исчерпывающим», т.е. предрешать направление внутренней политики – Россия должна узнать, что ее «ждет в ближайшем будущем». «Полумер я не вижу, – заявил Щербатов. – Надо либо игнорировать общественные пожелания, либо идти им открыто навстречу». «Внутреннее положение страны не допускает сидения между двух стульев…» Сазонов: «Наш долг в критическую минуту, в которую хотят затянуть Россию, откровенно сказать Царю, что при слагающейся обстановке мы не можем управлять страной, что мы бессильны служить по совести, что мы вредны нашей родине». Горемыкин: «Т. е., говоря просто, вы хотите предъявить своему Царю ультиматум». Сазонов: «У нас в России не бывает ультиматумов. Нам доступны только верноподданнические моления… Существо важнее в наступающую страшную минуту… Дело не в ультиматумах, а в том, чтобы пока еще не поздно, сделать последнюю попытку открыть Царю глаза на всю глубину риска для России, предупредить его о смертельной опасности и честно сказать ему, что правительство не может отвечать своему назначению, когда у него нет за собой доверия Государя». Щербатов: «…Надо представить Е. В. письменный доклад и объяснить, что правительство, которое не имеет за собой ни доверия носителя власти, ни армии, ни городов, ни земства, ни дворян, ни купцов, ни рабочих, – не может не только работать, но и даже существовать. Это очевидный абсурд. Мы, сидя здесь, являемся какими-то донкихотами». Шаховской: «Весьма важный вопрос о редакции доклада. Надо всячески избежать в нем такого оттенка, который навел бы на мысль о забастовке. Государь Император вчера произнес это слово».
Горемыкин отказывается допустить, пока он председатель, представление Царю письменного мнения от имени Совета. На возражение Сазонова, что большинство оставляет за собой свободу действий, председатель заявил, что в частные выступления он не находит возможным вмешиваться… Споры обостряются. Горемыкин считает, что агитация, которая идет вокруг удаления вел. кн. и связывается с требованием министерства общественного доверия, т.е. ограничения царской власти, является не чем иным, как стремлением левых кругов использовать имя вел. кн. для дискредитирования Государя Императора. Имя Н. Н. «принято преднамеренно в качестве объединяющего лозунга оппозиции…» Это «политический выпад!..» Самарин, Щербатов, Сазонов оспаривают такое «истолкование общественного движения. Оно не результат интриг, а крик самопомощи, к этому крику и мы должны присоединиться». «И левые и кадеты за свои шкуры дрожат» – пояснил Самарин. – Они боятся революционного взрыва и невозможности продолжать войну… Они боятся, что смена командования вызовет этот взрыв».