Легенда о сепаратном мире. Канун революции

Мельгунов Сергей Петрович

Не все, однако, перекрашивались в формальный русский цвет. А. Ф. сообщала мужу 10 сент. 15 г.: «Все бароны послали В. Рейтерна к Н(иколаше) в Ставку. Он просил от имени всех их прекратить преследования, потому что они больше не в состоянии переносить. Н. отвечал, что он с ними согласен, но ничего не может сделать, так как приказания идут из Царского Села. Разве это не гадко?.. Это необходимо выяснить. Такая ложь не должна лежать на тебе. Им надо объяснить, что ты справедлив к тем, кто лоялен, и никогда не преследуешь невинных». Возможно, что до А. Ф. дошла лишь сплетня, но суть ее протеста от этого не изменяется. Она с горячностью защищает престарелого гр. Палена, б. министра юстиции и верховного церемониймейстера на коронации – «рыцаря без страха и упрека», как характеризует его упомянутый Волконский. К сожалению, мы не знаем сущности «дела» гр. Палена – об этом можно судить только по письму Царя жене 19 сент. 16 г.: «Фред. перед отъездом прислал мне целую пачку писем графа Палена к жене, в которых он в очень резких выражениях осуждает военную цензуру, тыл и т.д. Старик просил меня лишить его придворного звания, на что я согласился, хотя сознаю, что это наказание слишком сурово. Мама также писала мне об этом». «Прости меня, – возражала А. Ф., – но Фред. поступил весьма несправедливо – нельзя так строго осуждать человека за частные письма (перлюстрированные) к жене – это, по моему мнению, низость… Я бы заставила Фред. понять, что это в высшей степени несправедливо… и притом, наверное, все дело в немецкой фамилии 91 . Конечно, ты слишком занят, чтобы заниматься такими делами, другие виноваты в том, что “впутывают тебя”, и это меня огорчает, так как они заставляют тебя делать несправедливости». Несмотря на заступничество А. Ф. (Пален отозвался о тыле – «сволочь», «но я понимаю, что он так отзывается о нем»), Пален все-таки лишен был придворного звания. Верховная власть вынуждена была считаться с «национальной подозрительностью».

91

Палены –

польского происхождения.

Эта «национальная подозрительность», как справедливо указывала А. Ф., отнюдь не была специфической чертой русской «неуравновешенности»: «эта война, как видно, всем повлияла на мозги» – «даже в Англии люди совершенно ненормальны». На такой почве рождалась шпиономания и сопутствующая ей, отравляющая атмосферу эпидемия доносов. Неужели не права была А. Ф., когда считала «вопиющим позором» возникшую в Ставке историю с обвинением в «шпионаже» жены нач. штаба, гвард. корпуса, свитского генерала гр. Ностиц? Она писала мужу 11 мая 15 г., прочитав «несколько писем от несчастной Ностиц»: «Было тяжело читать их отчаянные письма о погубленной жизни. Я уверена, что ты велишь расследовать все это дело и восстановишь справедливость. Мне до них нет дела, но вся эта история – вопиющий позор». Мы не знаем сущности этой, как выражалась А. Ф., «гадкой интриги», возникшей, по-видимому, на почве любовного соревнования двух американок, бывших замужем за русскими и не занимавших до замужества высокого социального положения (по дневнику Богданович, одна из них показывалась в лондонском Аквариуме «живой рыбой»). Из записи в дневнике ген. Жанена видно, что в Ставке обвинение гр. Ностиц ставилось в связь с делом полк. Мясоедова. (В дневнике Андр. Влад. со слов Сазонова, обедавшего у вел. кн. Марии Павл., сообщается такая деталь об этом деле в виде иллюстрации для характеристики начал. штаба прежнего верховного главнокомандующего. Резко отозвавшись о ген. Янушкевиче, Сазонов, между прочим, сказал: «Его главное наслаждение копаться в перлюстрации самого низкого качества. Когда я у него был, он мне показал дело о шпионаже гр. Ностиц, и в деле была вложена фотография графини, лежащей в постели в голом виде. Документы, вшитые тоже в деле, указывали, сколько раз ее любовник… был у нее. С самодовольным видом он меня спросил, как это мне нравится. Я ответил, что все это вызывает во мне чувство омерзения и гадливости»). Официальная шпиономания приобретала уже гомерические размеры, когда последний (перед революцией) председатель Совета министров вызывал к себе директора Департамента полиции Васильева и давал ему поручение проверить: правда ли, что по улицам Петербурга гуляют два адъютанта Вильгельма.

Сама А. Ф. не принадлежала к числу «уравновешенных» натур и легко поэтому поддавалась общей заразе. Защищая «невинных людей, обвиненных Ник(олашей)», она со своей стороны готова прислушиваться к доходившим до нее сплетням. Со слов вел. кн. Павла она пишет, напр., 15 июня (15 г.): «Он мне сказал о другой вещи, которая хотя и неприятна, но лучше тебя о ней предупредить, а именно, что в последние 6 месяцев говорят о шпионе в Ставке, и когда я спросила его имя – он назвал ген. Данилова (черного). Он от многих слышал, что чувствуется что-то неладное, а теперь и в армии об этом говорят… Друг мой, Воейков хитер и умен («Воейков трус и дурак», – пишет А. Ф. через несколько дней) поговори с ним об этом. и вели ему умно и осторожно следить за этим человеком. Конечно, как Павел говорит, у нас теперь мания на шпионов, но все же, раз такое сильное подозрение возникло, раз делается известным заграницей все, что могут знать лишь близкие, посвященные лица в Ставке… я считаю вполне справедливым наблюдать за ним, хотя он и может казаться вполне честным и симпатичным. Пока ты там, желтые и другие должны насторожить уши и глаза и последить за его телеграммами и за людьми, которых он видит. Говорят, что он часто получает крупные суммы. Я это все тебе пишу, не зная, есть ли основание для этих слухов, – все же лучше тебя предупредить». Царь более трезво смотрел на дело и ответил: «Я думаю, что мысль о том, будто бы он шпион, не стоит выеденного яйца. Я тоже знаю, что его не любят, даже ненавидят в армии, начиная с Иванова и кончая последним офицером. У него ужасный характер, и он очень резок с подчиненными» 92 .

92

Бедного Данилова «молва» делала не только «шпионом», но и «главным революционером». Андр. Вл. записал 24 апреля: «Гр. Адам Замойский, состоящий ныне ординарцем у верх. главнок., известен был тем, что ругательски ругал черного Данилова. Теперь же вдруг он стал его превозносить. Напившись однажды в охотничьем клубе, он поведал, почему стал его хвалить. По мнению гр. Замойского, после войны безусловно будет революция, которая отберет все земли у помещиков. Во главе этого аграрного движения станет Данилов-черный, а потому и надо быть с ним в хороших отношениях: авось он земли не отберет…» «Играют словами, рассудку вопреки, играют опасным оружием», – замечал Андр. Вл., рассказывая, как распространяются «сплетни, толки, пересуды». Эти «мысли, безусловно дикие», рождались из обвинения Данилова в том, что он, «следуя принципу – чем хуже, тем лучше – лозунгу всех революционеров», «систематически губит гвардию» – «единственный оплот Царя». «Молва» о революционности Данилова, как видно из записи ген. Богданович, возникла еще в эпоху Русско-японской войны. Со слов ген. Зайончковского генеральша записывает в сентябре 1908 г., что Данилов «архикрасен» и только «притворяется» консерватором. Будучи на Дальнем Востоке, когда вспыхнула первая революция, он высказывался «даже за республику» – так утверждал ген. Мартынов, сам открыто заявлявший себя «либералом».

Итак, любители искали шпионов в окружении Императрицы, А. Ф. склонна была подозрительно отыскивать их в Ставке 93 . Но как можно увидеть в этих скорее курьезных и наивных высказываниях сознательное стремление очистить Ставку от людей, которые могли влиять на Императора «вопреки целям распутинцев», т.е. подготовке заключения сепаратного мира? По мнению Семенникова, это даже «несомненно!!»

Глава пятая. Под водительством Распутина

93

24 июня, побуждая Царя поехать в действующую армию к Иванову, А. Ф. добавляла: «Но если ты скажешь об этом Н., шпионы в Ставке (кто?) сразу дадут знать германцам, которые приведут в действие свои аэропланы».

I. «Стратегические советы» императрицы

1. Откровения «Божьего человека»

При слепом экзальтированном преклонении перед «Нашим Другом», «посланным Богом» 94 , А. Ф., естественно, была вне себя, когда она слышала обвинения Распутина в германофильстве: «Если Шавельский (духовник Ник. Ал.) заговорит о нашем Друге или митрополите (Питириме), будь тверд и дай ему понять, что ты их ценишь и что ты желаешь, чтобы он, услышав истории о нашем Друге, энергично заступился за Него против всех и запретил говорить об этом. Они не смеют говорить, что у Него что-либо общее с немцами. Он великодушен и добр ко всем, каким и должен быть истинный христианин» (5 апр. 1916 г.).

94

А. Ф. не скрывала, что ее «воля» всецело направляется Григорием. Григорий для нее истинный «посланник Бога». Его желания суть веления Божии – «Бог все ему открывает». Эту веру в земное призвание «Божьего человека» она страстно стремится внушить мужу: «Отдай себя больше под Его руководство»; «думай больше о Григории»; «не слушайся других, а только твою душу и нашего Друга»; «если бы у нас не было Его, все было бы давно кончено», «в книге «Les amis de Dieu» сказано, что та страна, государь которой направлен Божиим человеком, не может погибнуть»; «на России не будет благословения, если ее государь позволит подвергать преследованиям Божьего человека»; «когда на Друга нападают, все идет хуже»; «враги нашего Друга – наши враги». Суеверная экзальтация заставляет А. Ф. верить в чудотворное действие гребенки Распутина, которой она просит мужа не забыть расчесать волосы перед ответственным заседанием Совета министров, не забывать и палки, которой «касался» Распутин и которую она послала Царю; ему посылает А. Ф. и бутылку с вином с именин Григория: «Не сочти меня помешанной – мы все выпили по глотку» и т.д., и т.д. Конечно, она не верила в лживые клеветнические сообщения врагов о поведении Григория. На страстной неделе 1916 г. она писала: «Во время вечернего Евангелия я много думала о нашем Друге: как книжники и фарисеи преследовали Христа, утверждая, что на их стороне истина… Действительно пророк никогда не бывает признан в своем отечестве. А сколько у нас причин быть благодарными, сколько Его молитв было услышано. А там, где есть такой Слуга Господа, лукавый искушает Его и старается делать зло и совратить Его с пути истины. Если бы они знали все зло, которое причиняют… Он живет для Государя своего и России и выносит все поношения ради нас». Можно, конечно, вслед за записью ген. Богданович (1910 г.) патетически воскликнуть; «И это творится в XX веке. Прямо ужас».

Общественное мнение, вернее, стоустая молва, уже тогда связала имя Распутина с германским шпионажем. Утверждение это основывалось больше на внутренней уверенности, что вокруг «старца» должна была существовать «хорошо наставленная германская агентура». Рассмотреть конкретные данные, на которые опиралась распространявшаяся молва, удобнее в связи с мотивами, выдвинутыми теми, кто совершил 17 декабря расправу с царским «Другом» в юсуповском особняке: здесь обвинение сконцентрировано – Россия стояла накануне сепаратного мира, и Распутин был его вдохновителем и проводником. Упрощенно говорилось не о сложной проблеме сепаратного мира, а о том, простейшем виде шпионажа, когда неприятелю передаются военные

тайны 95 .

95

См. т. II «Мартовские дни 17 г.». Глава «Средневековое убийство» была напечатана в «Возрождении», тетр. № 25.

При таких условиях внимание исследователей темы «Романовы и сепаратный мир» неизбежно должно было остановиться на интересе, который проявляла А. Ф. к войне в своих письмах. Ее внимание привлекают стратегические планы и тактические детали. Если не толковать криво и слишком расширительно этих писем, в них не будет заключаться ничего криминального. Помимо личных мотивов («хотела бы быть вблизи тебя, чтобы вместе следить за картой и разделять с тобой радости и заботы» – 12 марта 1916 г.) ее интерес к «стратегии» вызывается желанием испросить благословение «Друга», ибо в ее представлении только те военные действия, на которых почиет благодать «Божьего Человека», могут быть успешны. «Наш Друг все молится и думает о войне. Он говорит, чтобы мы Ему тотчас говорили, как только случится что-нибудь особенное, – она (т.е. Вырубова) Ему сказала про туман, и Он сделал выговор, что Ему этого не сказали тотчас же – говорит, что туман больше не будет мешать» (23 дек. 1915 г.) – и А. Ф. уверена, что «Бог пошлет солнечные дни на нашем фронте». Иногда А. Ф. запрашивала, как бы по инициативе самого «Друга…» Он «очень хочет знать наперед о военных планах, ибо он все время молится и соображает, когда придет удобный момент для наступления, чтобы не терять людей без пользы» (6 янв. 1916 г.). Таким образом, через А. Ф. Распутин узнавал или мог узнавать «все тайны, которые были для него интересны», хотя Царь, сообщая жене некоторые детали, подчас оговаривался: «Не сообщай этих деталей никому, я написал их только тебе 96 . Со своей стороны и Распутин давал «стратегические» советы.

96

Напр., об «угрожающем» положении в направлении Двинска и Вильно (31 авг. 1915 г.): «Серьезность заключается в страшно слабом состоянии наших полков, насчитывающих менее четверти своего состава; раньше месяца их нельзя пополнить, потому что новобранцы не будут подготовлены, да и винтовок очень мало… Только 10 или 12 сентября будет закончено это сосредоточение (подведение возможных резервов из других мест), если, Боже упаси, неприятель не явится туда раньше».

Все это кажется очень подозрительным Семенникову, но все же, по его мнению, «было бы неосторожно делать на основании этого какие-либо определенные выводы относительно непосредственной роли Распутина в германском шпионаже». Распутин «не таил про себя полученных им от Романовых секретов и они, несомненно, становились известными всему окружающему его сброду – дальнейшее направление этих сведений по нужному пути при желании было дать не трудно». Основываясь на показаниях, данных Хвостовым в Чр. Сл. Ком., Семенников считает, что «некоторые странные советы Распутина были связаны с интересами направлявших его отдельных спекулянтов 97 . Не исключена, однако, и та возможность, что в некоторых случаях через Распутина передавались Романовым директивы германского штаба». Последнее предположение автора сделано ad hoc. Но присмотримся ближе к тому, что устанавливает переписка, и картина получится не столь ужасная, как ее изображает идущий по стопам Семенникова Чернов, как всегда, дающий хронологическую мешанину, которая сгущает краски: «Распутин ездил и узнавал. А Царица потом в письмах к мужу недоумевала, как это «делается известным заграницей все, что могут знать лишь близкие, посвященные люди в Ставке» 98 . Но картина все равно получилась бы ужасная, если бы даже вся видимость не говорила за то, что Распутин, сам не будучи шпионом, бессознательно выполнял роль «педали для немецкого шпионажа» 99 . Достаточно подумать о том, что в войне современного типа, где одна из воюющих сторон применяет все ресурсы военной науки и техники, все напряжение стратегического опыта и гения – другая сторона может поставить на карту судьбу сотни тысяч людей по указке… темного юродивого бабника!

97

«Один пример» Хвостов помнил «ясно» (не забудем, что он был великий фантазер). «Распутин ездил в Царское, и ему давал поручение Рубинштейн (банкир) узнать о том, будет ли наступление или нет…» Рубинштейн объяснял близким, что это ему нужно для того, чтобы знать – покупать ли в Минской губ. леса или нет? Вернувшись, Распутин будто бы рассказывал сыщикам, приставленным к нему (надо сказать, что трезвый он ничего не рассказывал): “приезжаю я в Царское – вхожу: папашка сидит грустный. Я его глажу по голове и говорю: “что грустишь?” Он говорит: “все мерзавцы кругом. Сапог нет, ружей нет – наступать надо, а наступать нельзя…” “Когда же будешь наступать”, – спрашивает Распутин. “Ружья будут только через два месяца: раньше не могу”. Нужны ли Рубинштейну, – добавлял Хвостов, – эти сведения, чтобы купить лес или чтобы по радиотелеграфу сообщить в Берлин, и чтобы потом могли послать 5—6 корпусов на верденский фронт – это трудно установить».

98

Сомнения А. Ф., как мы знаем, относились ко времени верховного командования вел. кн. Н. Н.

99

Чернов почти текстуально повторяет то, что писала Гиппиус в своем этюде «Анин Домик». Писательница исходила из теоретической предпосылки, что немцы слишком точно знали русские «секретные планы», и слишком «последовательны были русские неудачи». Очевидно, немцам сообщали «конфиденциальные планы» с большими подробностями. Отсюда следовал голословный вывод, что «кое-что» может быть отнесено на Гришкино «пьяное бахвальство», где-нибудь на Вилле Родэ и т.д.

2. «Секретная карта»

Прежде всего надо коснуться вопроса, который, по свидетельству Деникина, произвел в свое время «удручающее впечатление» на Алексеева. Деникин вспоминает, что в армии громко, не стесняясь ни местом, ни временем, говорили о настойчивом требовании Императрицей сепаратного мира, о предательстве ее в отношении фельдмаршала Китченера, о поездке которого она якобы сообщила немцам, и т.д. … «Учитывая то впечатление, которое произвел в армии слух об измене Императрицы, я считаю, что это обстоятельство сыграло огромную роль в настроении армии, в отношении ее к династии и революции. Генерал Алексеев, которому я задал этот мучительный вопрос весной 1917 г., ответил мне как-то неопределенно и нехотя: “При разборе бумаг Императрицы нашли у нее карту с подробным обозначением войск всего фронта, которая изготовлялась только в двух экземплярах – для меня и Государя. Это произвело на меня удручающее впечатление. Мало ли кто мог воспользоваться ею”»

Слова ген. Деникина, конечно, многократно цитируются. Мы имели случай убедиться на довольно ярком примере, что автор «Очерков русской смуты» не всегда точно воспринимал в воспоминаниях слова Алексеева 100 . Ведь надо предположить, что Алексеев допускал, что «секретная» карта без его ведома была воспроизведена специально для «Императрицы» – эта копия и была в революционные дни найдена в бумагах А. Ф. Вероятно ли это? Если бы перед ней была подробная карта, она не смущалась бы подчас некоторыми географическими названиями – напр. Белоозеро: «уж не знаю, где это такое». Член Чр. Сл. Ком. Романов, мемуарист, показаниям которого, к сожалению, не очень приходится доверять, категорически утверждал, что в бумагах А. Ф. была найдена не военная карта, а карта госпиталей имени А. Ф. Спутать карту расположения госпиталей с секретной военно-стратегической картой все-таки трудно. До Алексеева могли дойти не совсем точные сведения. Не шла ли речь о карте секретных маршрутов царского поезда по фронту, о чем упоминается еще в переписке 3 ноября 1915 г.? Хвостов «привез мне твои секретные маршруты (от Воейкова), и я никому ни слова об этом не скажу, только нашему Другу, чтобы он тебя всегда охранял». Об этих секретных маршрутах, правда в другом контексте, говорилось и в Чр. Сл. Ком. – точнее, упоминалось в показаниях Белецкого 12 мая. Он утверждал, что поездки были обставлены так легко, что о них знали в Германии 101 , и что как раз в ноябре, когда А. Ф. получила упомянутые сведения от дворцового коменданта, агенты на зап. фронте сообщили Департаменту полиции, что на участке за Бахмачем должны быть брошены бомбы с немецкого аэроплана. И действительно «в тот самый час на этом перегоне» была брошена бомба в поезд, шедший впереди императорского. Не будет ли натяжкой этот эпизод поставить на счет пьяной болтовни Распутина? Ведь не было никакой логики немцам гоняться за Царем, когда на него как бы возлагались надежды при заключении сепаратного мира. Если указанная бомба не была бомбой случайной, то не напрасно ли ее приписывать немцам? Белецкий приводит инцидент в доказательство планомерной организации немецкого шпионажа. Как могла быть осведомлена полицейская агентура о немецких предположениях? «Немецкая» бомба могла быть и русского происхождения. Белецкий показывал и другое: «было указание заграничной агентуры» на то, что предполагается «пустить навстречу царского поезда особый поезд, на паровозе которого были бы взрывчатые вещества, или путем авиационным сбросить бомбу». Департаменту полиции пришлось завести даже особых секретных сотрудников для наблюдения за авиаторами. Как раз в момент, когда была сброшена бомба, о которой говорил Белецкий, в секретной агентуре произошел провал 102 .

100

См. главу «Творимые легенды» в книге «Мартовские дни» («Возрождение», тетр. 11).

101

Припомним, что о возможности немецких бомб говорила А. Ф. и в более ранних письмах, убеждая Царя выезжать, никого не предупреждая: «3 простых автомобиля не будут особенно заметны».

102

Среди разговоров о «дворцовом заговоре» фигурировал проект бомбардировки царского поезда с аэроплана. (См. «На путях к дворцовому перевороту».)