Легенда о Травкине
Шрифт:
Как только булочки были съедены, а кофе выпит, Павлик и Шурик перешли к настоящему делу. Позевывая и потягиваясь, они пошли к телефонам, Травкина посадили рядом, чтоб тот при заминке мог уточнить или пояснить. Записная книжка Павлика легла на стол, Павлик вполголоса называл фамилии, Шурик, сидевший обезволенно и с закрытыми глазами, как в соборе на мессе Баха, отвергал или принимал их. Цыплаков? Нет. Вообще-то Феропонтов, но он скотина. Петров не пойдет. Калинников свой в доску, но туп. Гроляков?
— Он, — пророчествуя, произнес Шурик и добавил: — Но ему — по вертушке. Духом слаб.
Скосив глаза, Травкин увидел, как Павлик нежно приподнял трубку аппарата с государственным гербом на диске и набрал номер.
— Я говорю с Андреем Михайловичем?.. Очень рад... Угадали: тот самый, Павел Васильевич, друг-соперник, как говорят в спортивных кругах... — Павлик говорил почти искательно. —
(«Там телефон есть, вертушка, своя своих познаша, — наставлял Стренцов. — Считается, что вертушка не прослушивается. Так это или не так — никто не знает, не знают и обалдуи эти, но делают вид, что — не прослушивается, поэтому и лепят по нему всякую ахинею, якобы откровенно. Тоже игры».)
Травкин и раньше догадывался, что Шурик и Павлик валяют дурака, прикидываясь крупной учрежденческой скотиной, что «Тамарка», кофе и тассовки — упражнения по акклиматизации его, Травкина, в приобщении его к строжайшей деловой обстановке. Но то, что услышал он далее, походило на переговоры командного поста «Долины» с огневыми позициями: коротко, ясно, грамотно. Павлик и Шурик, профессионалы высокого класса, были заранее проинформированы кем-то обо всех заботах Травкина, наизусть они знали все цифры и, орудуя вертушкой, как отмычкой, проникали в кабинеты. Помощи им не понадобилось. Шурик наводил на цель, указывая самые уязвимые места, а Павлик бросал бомбу. «Если к вам придет товарищ Травкин, прошу вас внимательнейшим образом отнестись к его просьбе!» — это цедил Павлик, разворачиваясь после бомбометания и обнаруживая величайшее знание государственного аппарата, который на полных законных основаниях мог отказать, разрешить и вообще ничего не делать. Травкин представил себе, что натворили бы Воронцов и Родин, к такой вертушке приближенные, если они из полигонной спецсвязи выжали боевую тревогу в трех министерствах и двух комитетах.
За какие-то полчаса все было кончено. Деньги и люди потекли на «Долину», скрипнула машина и стала набирать обороты. Павлик и Шурик «Положение о главном конструкторе» изучили много тщательнее Родина и нашли в нем явно благоприятные Травкину пункты, мысленно вычеркнув ему вредящие, и в ближайшие два-три часа «Положение» пойдет на подпись министру, о чем побеспокоятся они сами. А чтоб не было никаких сомнений в том, ради кого «Положение» подписывается, в самом низу его: «...согласовано с Травкиным В.А.».
«Не мелочись, — назидал Стренцов, — телогрейки не списывай, предъявляй к оплате просроченные векселя на миллионы. Новороссийский порт в течение года бесплатно отпускал нефть иностранцам, сумма штрафов за простой танкеров сравнялась с ценой за нефть. К таким потерям там привыкли, а прейскурант на копеечные пряники будут утверждать год».
— Может, еще чего надо? — спросил Павлик, чувствуя удовлетворение от своей работы и пребывая в том состоянии, когда все кажется легким и преодолимым, — ведь только что такую высоту взяли!
Травкин совсем освоился и заговорил о Лыкове и Зыкине. Через три недели — пробный пуск ракеты, а ее наводить, в сущности, нечем, Лыков же вообще обнаглел, отказывается сообщать, когда начнется установка дубликата ЭВМ. И совершенно осатанел Степан Никанорович.
Услышав о кознях директоров, Павлик и Шурик выразили гнев и живейшее любопытство, они были сильно уязвлены тем, что товарищ, информировавший их о «Долине», воды в рот набрал, покрывая строптивых директоров. Причину откопал Шурик, пророкотав в сомнамбулическом трансе: «Эта сука Легостаев...» Тут же налег на телефон Павлик — и судьбы директоров были предрешены, обоих отдали Травкину, на возможное заклание или менее возможное благоволение. В пылу вдохновения Павлик готов был сразиться с любым противником, но тех уже не было и в помине. Травкин встал, поблагодарил душевно защитников своих, пригласил на сдачу «Долины», и приглашение было принято с благодарностью. Павлик не унимался, глазами показал Травкину на дверь, громким шепотом произнес: «Идем на натуру!» — и Шурик благословил их, хлопнув голубыми подтяжками. Вадима Алексеевича ввели в комнатенку, где за столиком с пишущей машинкой сидела женщина лет тридцати, отточенно красивая и ароматная. Радушный хозяин показывает дорогому гостю все достопримечательности дома — так только объяснил себе Травкин смотрины пишбарышни высокого ранга. Писчебумажные принадлежности разложились перед нею в мгновенной досягаемости их, чем-то напоминая порядок, в каком содержатся косметические причиндалы на столике перед зеркалом, а сама красавица походила — расслабленной позой, цепким взглядом, способностью напрягаться, напружиниваться — на летчика в кабине дежурного «мига». Павлик повел речь на служебные темы, постепенно отступая от них, давая Травкину возможность присмотреться к красавице. («Там бабы — закачаешься! — внушал Стренцов. — Постарайся понравиться, это полезно...») Речь завершилась паузой, Павлик как бы предлагал Травкину прервать ее шуткой, и Травкин начал улыбаться — знаменитой улыбкой своей, и улыбка завяла, так и не распустившись; с сожалением и грустью Вадим Алексеевич понял, что неописуемой красоты существо — вовсе не женщина, хотя имеет все отчетливо и рельефно выраженные признаки представительницы противоположного ему пола; она может, вероятно, забеременеть и родить, она, возможно, способна выкормить ребенка грудью, и тем не менее она — не женщина и даже не человек уже, потому что она лишена желаний, ей все не внове — ни коробка конфет просто так, без повода, ни дорогостоящие сережки ко дню рождения, ни одежда, радующая кожу, ни путевка в Карловы Вары, а то, что сверх желания, что видится на других и у других, — это подавлено, на это строжайший запрет...
Все чутко улавливавший Павлик вытащил Травкина в коридор и там уже вдоволь насокрушался: надо ж, не понравилась, а такая дива, такая... Более подробную характеристику дал Шурик. Эту клушку прочили в жены одному пингвину, который сбежал, озябнув, из Антарктиды, но в СССР стал вдруг жаловаться на местную стужу, — так эта курочка заявила неожиданно, что она сексуально несовместима с ним, хотя, по большому мужскому счету говоря, она...
— Откуда тебе это известно?
— Тассовки читай! — весело огрызнулся Шурик и так громко хлопнул подтяжками, что открылась дверь и вошел Михаил Андреевич, глаз не сводя с листочка бумаги в руке.
Травкин узнал его сразу — и с любопытством посматривал на Павлика и Шурика: как поведут они себя в непредвиденной ситуации? Михаил Андреевич не видел их, весь сосредоточившись на тексте. Шурик спокойно набросил на себя пиджак и стоял, как дневальный, когда в казарму влетает дежурный по части вместе с проверяющим, но начальство глазами не ел и фигурой своей выражал присутствие без права говорить и видеть.
— Мне нужна программа телевидения на вчера, — сказал Михаил Андреевич своим немосковским говорком. — Что там было в восемнадцать двадцать?
Газету с программой Павлик подал немедленно. Михаил Андреевич поднес ее к самому носу, и все-таки мелкий шрифт оказался не по очкам, более мощные же неизвестно в каком кармане находились, и что-то тревожило, беспокоило Михаила Андреевича, пока он искал очки, какую-то дисгармонию ощутил он: то ли стулья вдоль стены не выровнены, то ли не в той рамке портрет основателя партии и государства, то ли на потолке что...
С потолка начал осмотр он, изучил стены. Нашел, наконец, изъян.
— Травкин — это вы?.. — Он с усилием вспоминал, забыв о газете, очках и тексте на листке бумаги. Вспомнил. — Мне понятна ваша некоторая доля критицизма в отношении практики колхозного строительства. Правильно: марксизм учит нас брать явления и в их диалектическом единстве, и в их расторгаемой сущности. Исторический процесс слеп, да, слеп, но мы-то видим, видим.
– Почитайте «Философские тетради», они окажут вам большую помощь. Желаю всего доброго! — протянул он руку.
И вышел. Павлик присвистнул и сел — в изнеможении.
— Кто ему наябедничал о колхозах?
— Кто, кто... Скажи спасибо, что не спросил о хлопководстве в Ферганской долине.
— Много ты понимаешь... Он отлично знает, в какой долине что выращивает Вадим... Нет, здесь что-то не то... Кто его сюда двинул?
Шурик никого не мог предположить, кроме «суки Легостаева», но Павлик отверг напраслину. Оба застыли в тяжелом раздумье. Как понял Травкин, в лагере соперников не дремали, нашлись и там свои Шурики-Павлики, они и внесли не роковые, к счастью, поправки в тщательно разработанный сценарий. Понял он также, что не за и не против Травкина сражаются те и другие Шурики-Павлики. За себя, друг за друга и друг против друга.