Легенда о Травкине
Шрифт:
Великодушие Травкина не знало границ. Он даже вышел из «Волги» — чтоб позвонить Артемьеву. Согнутым пальчиком подозвал рванувшегося к нему Лыкова.
— Занимайте «Скорпион». На сегодня — разовый пропуск, постоянные — завтра.
56
Каждый день станция работала с целями. С огневых позиций — в десяти километрах от «Долины» — взлетали ракеты. Отрабатывалась связь. Проверялись посты внешнего наблюдения. В пустовавшие гостиницы въезжали офицеры и инженеры. Когда-то Травкин сравнивал «Долину» с перекормленным щенком на кривых и хилых ножках. Теперь она превращалась в свирепую овчарку с хорошим верхним чутьем и прекрасным
Еще стояли теплые дни, прозрачные, но уже умолк тот звон, что создавался самим преломлением света, невидимой массой насекомых, вибрацией крылышек, стонами птиц, сливавшихся в неумолкаемую песню. Осень, ранняя осень степи.
И вновь женские голоса, на 35-й площадке опять женщины. Как березоньки после урагана, начинали они выпрямляться, едва прибыв на полигон. Уже на 4-й тупыми ножницами кромсаются платья, обрезается подол, углубляется вырез на груди. В теле — необычайная легкость, невесомость. Где-то в Москве муж, прикрытый газетой или воткнувшийся в телевизор, сын, оканчивающий школу, дочь, уже примеряющая туфли на высоких каблуках. А сорокалетняя мать и жена, затюканная начлабами, заматеренная очередями, здесь — свободная и похорошевшая. Кончается ужин, сухой и чистый воздух напоен ожиданием, к гостинице подгребает красавец лейтенант, слышит торопящийся перестук каблучков, и пара, за руки взявшись, идет в степь, на красное светило, идет, не боясь змей и насекомых со смертоносным жалом, идет к солнцу, как к новой жизни, вместе с солнцем уходит за горизонт и за ночь обходит весь земной шар, и солнце подгоняет утром к площадке уставших от кругосветного путешествия странников.
И мячи уже летели через натянутые сетки, и музыка плыла над танцверандой. Прошлое возвращалось на площадку, как лосось на нерестилище.
Государственная комиссия заняла весь второй этаж «Скорпиона», ожидалось прибытие еще многих и многих представителей, наблюдателей и просто сочувствующих. Все, чем когда-то занимался Родин, досталось Травкину.
— Воруют, — сказал он Артемьеву, присмотревшись к столовой.
— Воруют, — заулыбался тот, соглашаясь. — Пусть воруют. Без этого они не могут. Солдаты сыты — вот и воруют. Обруби интендантам руки — и подохнем с голоду. Суворов, кстати, ни одного интенданта не повесил.
57
Погода была — как по заказу. Слякотные дни с точностью до часа длились ровно столько, сколько требовалось по программе испытаний, а затем «неблагоприятные метеоусловия» сменялись ясными и безветренными сутками. Таких синих и глубоких небес давно не видели на 35-й. Звезды возгорались к концу обеденного перерыва. Луна не боялась Солнца.
Травкин беспричинно становился раздражительным и подозрительным. На «Долине» выставили караульные посты сверх всякой необходимости. С поста РТ в семь вечера удаляли всех, а на ночь запирали в нем специальных охранников, те брали с собою запас пищи и воды. Вадим Алексеевич вместе с карначем обходил площадку, бранил караульных, если они, увидев, кто идет, не спрашивали пароля. Иногда оглядывался или приостанавливался — ожидал, наверное, что подойдет идущий сзади Каргин.
Накануне последнего, решающего дня испытаний зашел в «Фалангу». Вяло, без азарта инженеры играли в пинг-понг; шарик покатился в даль коридора — никто не побежал за ним. Шабашники запропастились куда-то, дежурный по «Фаланге» шепотом сказал, где они, и дал ключ от красного уголка.
Травкин вошел и увидел: на зеленом сукне бильярдного стола сидели шабашники, разобравшись по лузам, поджав под себя босые ноги, неотрывно смотря на полосатый шар в середине. Ко всему уже привыкший Травкин не стал их сгонять. Ему было жалко их, таких опустошенных.
Тот самый увеличенный фотопортрет Нади Федотовой висел на стене, и опять с жалостью подумал Травкин о человечке этом, едва не попавшем в жернова. В день прощания с НИИ, свято блюдя государственные интересы, Степан Никанорович, уже снятый с директорства, успел пустить по свету бухгалтерскую цидулю: «Как следует из авансового отчета ст. техника Федотовой Н.С., ее дорожные расходы на самолет до Москвы оплачены МНУ, в связи с чем просим уточнить, лично ли куплен билет начальником 5-го отдела МНУ Травкиным В.А. или...» Вот так вот: не главным конструктором «Долины», а начальником 5-го отдела.
Он ушел спать. В пять утра зазвонили все телефоны сразу: отмена всех готовностей, сдача станции откладывается, все ракетные пуски отменяются. Предположения — от спутника над полигоном до многоярусной облачности — отверглись одним словом: «Овцы!», и Травкин подумал, что Родин, пожалуй, предусмотрел бы такой казус.
Начался перегон овец с летних пастбищ на зимние, десятки миллионов животных, мясное и шерстяное богатство республики, перемещались на юг, неисчислимые полчища блеющих и мекающих втянулись в районы, над которыми предстояла встреча ракет с целями, ранее пустая степь была заполнена баранами и овцами; перекрыв все дороги, армада четвероногих неудержимо перла к предгорьям под надзором отарщиков и чабанов, и над кишащей массой этой нельзя было что-либо взрывать.
Никогда еще наводимые Травкиным ракеты не летали так далеко от полигона. О сезонных перемещениях овечьего стада он знал, но никак не мог предположить такого совпадения.
Надо было срочно занять чем-то людей, иначе — провал. Ничто, казалось, не зависело уже от людей — и тем не менее Травкин понимал, что слияние человека с им же созданным предметом образует порой такое взаимосогласие, такую взаимозависимость, от которой самому человеку дурно. Еще в первый полигонный год столкнулся он с небывалым явлением: станция, какая-нибудь «Двина», никак не «фурычила» ни под каким нажимом настройщика — и неожиданно вздрагивала, оживала и начинала работать, едва к ней приближался прилетевший из Москвы разработчик. Та же ЭВМ, ни к черту не годившаяся, при Лыкове вполне устойчиво подводила ракету к зоне. Бывали примеры обратные: «Ладога» притворялась дохлой, вышедшей из строя, когда на площадке появлялся ее разработчик. И люди, инженеры «Долины», могли перегореть, истратить впустую тот нервный заряд энергии, что необъяснимым путем передавался станции.
Что делать? Пригласить ансамбль песни и танца из Ташкента? Вывезти всех, комиссию тоже, на рыбалку? Или здесь, рядом, в степи организовать охоту на сайгаков?
Счастливую мысль подал кто-то из офицеров: по столице ходит «Сладкая жизнь» Феллини, ее бы сюда. «Лунный грунт скорее привезут!» — засомневался Травкин. Но позвонил верным друзьям Шурику и Павлику, пригласил обоих на площадку вместе со «Сладкой жизнью», а те замялись, забубнили о спектаклях, на которые именно им ходить нельзя.
До обеда бегал Вадим Алексеевич по площадке, висел на телефонах, со сладостной жутью представлял себе: подлетит сейчас Воронцов на «газике», глянет на толпу у столовой и сплюнет: «Пора подгонять воронки!»
Выручил Артемьев, напомнил о заключительном туре конкурса на лучшую самодельную ракету. Уломали комиссию, та согласилась присутствовать и оценивать. Выставили посты наблюдения. Солдаты принесли весь приворованный порох. Нашлись три инженера из отдела траекторных измерений. Двое суток палили в небо. «Сдаем «Долину»!» — отвечал по телефону дежурный по гарнизону, когда с окрестных площадок пошел один и тот же вопрос: что там у вас происходит?