Легенда
Шрифт:
— Миша, а тебе больно?
— Да нет, даже и не чувствую. А долго так ле-
жать?
— Лежи, лежи. Сколько влезет.
И Полина Францевна ушла.
Миша, улыбаясь, наблюдал, как понижается в ци-
линдре уровень — стеклянные стенки оставались жел-
тые, в подтеках.
— Хм!.. Вот странно: чужая кровь… Кто-то где-то
ее отдал, а теперь она будет во мне. Если бы узнать это-
го человека! А вдруг это была красивая девушка? И у
нас с ней теперь «кровное
так, Толя, даже кровь люди отдают друг другу. Понял?
Да. Я начинаю это понимать.
Неделю назад Миша шел с работы. На пустыре, за
болотом, он услышал крик:
— Помогите! Ой, помогите же! Не проходите, куда
вы проходите!
Перед Мишей шел какой-то рабочий; он услышал и
ускорил шаг — прочь, почти побежал. Миша крикнул
11*
163
ему вдогонку: «Трус!» — и поспешил на голос. Трое
пьяных окружили женщину. То ли они ее грабили, то
ли хотели насиловать. Миша налетел и расшвырял их.
Женщина подхватила корзину и с плачем убежала, а
пьяные начали драку. Миша дрался так яростно, что
они, матерясь, отступили и скрылись в темноте. Тогда
он заметил, что из руки у него хлещет кровь: ударили
ножом. Он пришел в больницу.
Кто эта женщина, кто эти пьяные?
— А кто их знает! Видно, что тетка простая, по-
шла через пустырь, глупая, одна… Не стоять же смот-
реть, как на человека нападают?
Миша — бурят. Он родился на Байкале, на острове
Ольхон, и фамилия у него Ольхонский. Когда утром я
проснулся и впервые увидел его, я ожидал, что он за-
говорит ломаным языком, что-то вроде «наша-ваша,
мала-мала». Он улыбнулся и спросил, абсолютно без
всякого акцента:
— Ну что, ожил? Еще одна жертва цивилизации.
Я до сих пор не могу привыкнуть к тому, что чело-
век с такими раскосыми глазами, монгольскими ску-
лами, бронзовый и коренастый говорит таким чистым
русским, московским языком, во всех спорах бьет ме-
ня, цитирует Кампанеллу и Руссо, книги, которых я
еще в глаза не видел. Мы спорим с ним дни и ночи. За
этими спорами, за разными происшествиями я не за-
мечаю, как понемногу выздоравливаю.
РОДНЫЕ МОИ!
В окно из нашей палаты как на ладони видны Ан-
гара и понтонный мост через нее. Мы подолгу стоим и
смотрим, смотрим… Больница на краю города, никто
сюда не заходит, не ездят машины, профырчит только
«скорая помощь» — опять на вызов, опять где-то
164
горе…
острове.
— Я не могу,— сказал Миша.— Вот-вот будут
раскрывать перемычки… Я тут сойду с ума. Сиди, как
арестант, в идиотском халате! Эти халаты — хитрая
выдумка, они напоминают тебе ежеминутно: ты не че-
ловек, ты больной, больной!
Миша — инженер и секретарь комсомольской орга-
низации своего отдела. Во время перекрытия он дол-
жен был находиться на самом мосту. Он кусает губы и
рычит. К нему приходят друзья-инженеры, и мы в кур-
се всех событий на основных сооружениях. Несколько
дней, еще несколько дней!
— Полина, отпустите меня! Клянусь, что буду осто-
рожным.
— Сиди уж, герой! — машет рукой врач.— Рань-
ше чем через две недели не выпущу. Даже и не думай,
даже и не думай мне! Будешь хорошо вести себя — че-
рез полторы…
— Поленька, Полиночка, дорогая, золотая, я же
умру!
— Попробуй!
— Повешусь!
— Сниму и оживлю.
— Вы изверги! Мясники!
— Поругайся, поругайся!
— М-м-м…
Я сам с невольной дрожью жду анализов; завтра
рентген. Если все благополучно, меня выпишут, и Ми-
ша заранее с ненавистью смотрит на меня. Полина
Францевна принесла ему целую стопку книг по его тре-
бованию : тут и Уэллс, и Джек Лондон, и Конан-Дойль,
три тома «Жана Кристофа». Миша листает, задумчи-
во переворачивает страницы, но мысли его далеко…
— Что за гудок? Паровоз? Где?
165
Опять к окну. Старенький паровозишко тянет плат-
форму с рельсами, задымил полнеба. Убирают послед-
ние отрезки Восточно-Сибирской магистрали от строй-
ки до Байкала, и там, где когда-то мимо меня летел
поезд «Москва — Пекин», теперь остались только кучи
шпал… Поезда пошли через горы, по новому пути. Те-
перь до самого Байкала Ангара пустынна: ни огонька,
ни звука. Ждет моря. Сам Байкал благодаря Иркутской
плотине поднимется на метр, станет шире, и, говорят,
на его берегах переносят стоящие у воды постройки.
…Как-то я лежал один в палате (у нас все «ходячие»
ушли обедать) и тосковал, глядя в потолок. Это дикое,
страшное чувство: бессилие и одиночество.
Открылась дверь, и в белом халате вошла женщина.
Я не ждал никого и не повернул головы. Она подошла
ко мне. Это была Москаленко. Маленькая, запутавшая-
ся в полах халата, осторожно присела.
— Леонид прибежал, говорит: забрали Анатолия в