Легенда
Шрифт:
— Нет, я…
— Я не прошу, а приказываю, — говорит он, хватая меня за горло, разворачивается спиной к шкафу. — Прошлой ночью ты хорошо сопротивлялся.
— Крейн…
— Нужно разозлить тебя? Заставить снова возненавидеть меня? Кажется, у тебя это легко получалось, скользкий ублюдок, — он произносит все это с усмешкой, в его глазах мелькает что-то среднее между безумием и желанием, если бы желание было лихорадкой, от которой ему нужно срочное лечение. — А помнишь, как я трахал твою невесту и заставлял ее кончать, выкрикивая мое имя? Как я заставил ее забыть о твоем
Я даю волю чувствам.
Бью его прямо по скуле, костяшки моих пальцев обжигает огнем.
Он ударяется затылком о шкаф.
Затем поднимает голову, его влажные черные волосы падают на лоб, и смотрит так, как пастор Росса, когда молился богу.
— Сделай это еще раз, — мой кулак дрожит, я колеблюсь, а его рука все еще на моем горле. — Сделай это еще раз, или я расскажу, как хлестал ее по заднице, и как доминировал над вагиной этой сладкой ведьмочки, пока та не раскраснелась и опухла от…
Дикая ревность захлестывает меня, и я бью его снова, на этот раз в челюсть, пока не слышу, как лязгают его зубы, и хватка на моем горле ослабевает.
— Крейн, — говорю я, тяжело дыша, костяшки моих пальцев горят, плечо болит от напряжения, и где-то глубоко внутри я чувствую, как в темноте шевелится всадник. — Пожалуйста, не заставляй меня. Я не хочу, чтобы Гессенец выходил наружу. Он может нарушить правила и выйти днем.
Крейн поднимает голову, волосы почти полностью скрывают его затравленные глаза.
— Может быть, этого я заслуживаю. Может быть, этого я хочу.
Я с трудом сглатываю, мне не нравится, как быстро мы поменялись ролями. Я всегда хотел увидеть, как Крейн сорвется, как спадет его маска, узнать, каково это — наказывать его, но не хочу ничего. Не так, как сейчас.
— Я не хочу, — резко говорю. — Не хочу, Крейн. Это небезопасно.
Я знал, что это слово привлечет его внимание.
Он медленно кивает, до него доходят мои слова. Смотрит вниз, а его руки опускаются к моим брюкам, прижимаясь тыльной стороной ладони к моей эрекции, на которую я не обращал внимание.
— Тогда я просто хочу потрахаться, — говорит он низким и хрипловатым голосом, который снова звучит нормально, и когда он смотрит на меня, я вижу, как его зрачки темнеют от вожделения. — Я хочу ебаться. Хочу кончить в тебя и довести тебя до оргазма.
Он сильнее прижимается ко мне, и я задыхаюсь. Глупые стоны, которые я издаю, когда нахожусь с ним, смущают меня, и мои щеки уже покраснели.
— Обожаю этот цвет, — бормочет он, обхватывая меня сзади за шею и собственнически целует, отчего мои пальцы сжимаются в кулаки. — Мой красавчик, — добавляет он, отстраняясь с ухмылкой.
Затем он протягивает руку, хватает за волосы и резко дергает, отчего у меня отвисает челюсть, а член наливается кровью от желания. Это чертовски приятно.
— Да, — шипит он, наклоняясь, чтобы облизать мои открытый рот. — Ох, Бром, я всю твою сперму высосу.
Еще одним рывком, от которого слезятся глаза, он
Я тороплюсь, трясущимися руками сбрасываю с себя одежду, вытаскивая член, который уже стал таким толстым и набухшим, что малейшее дуновение ветерка доведет меня до оргазма. Когда мы оба уже голые, я открыто смотрю на него. Прошлой ночью я ничего не видел, но сейчас он такой возбужденный и открытый, прямо передо мной.
Крейн похож на бога. Возможно, падший, но все равно гребаный бог. У него худощавое, длинное, но фактурное тело. Кожа бледная, как луна, гладкая, как шелк. Дорожка черных волос, идущая от живота к стоящему члену, который болтается между его мускулистых ног.
Желание пронизывает меня насквозь, заполняет каждую щель и впадинку, пока я не перестаю ясно видеть и здраво мыслить.
Затем Крейн толкает меня, и я оказываюсь на спине, на кровати, и он наваливается на меня, его жар поглощает, и хотя сейчас полдень и серый свет проникает в окно, кажется, что весь мир становится черным и остается только Крейн, как будто он стоит в конце туннеля.
— Можно я стану твоим спасителем? — бормочет он, проводя кончиком своего носа по моему.
Я могу только сглотнуть в ответ, надеясь, что мои глаза скажут остальное.
Но он не единственный, кто нуждается в спасении.
Надеюсь, он это понимает.
Он целует, горячо, глубоко, неистово, у меня перехватывает дыхание. Я протягиваю руку и провожу пальцами по его ключицам, плечам, затем вниз, по твердой поверхности груди и точеным изгибам живота. Я пытаюсь запомнить ощущения, на случай, если это больше не повторится. На случай, если скоро, чертовски скоро, настанет день, когда всадник возьмет верх и я не вернусь.
Этот день настанет, не так ли?
Скоро?
Сколько у меня времени?
— У тебя есть масло? — хрипло спрашивает Крейн, кусая меня за шею и возвращая к реальности. Его зубы причиняют боль, но затем он успокаивает, проводя языком. Теперь я дрожу от желания, твердый, как камень, вся моя кровь прилила к члену, оставляя во мне ощущение пустоты.
— Нет, — разочарованно выдыхаю я, проводя руками по его худым бедрам к толстому члену. В моих руках он ощущается как раскаленное железо, жилистый и твердый, и весь для меня. Я провожу большим пальцем по вздувшейся головке, скользя вдоль щели и размазывая бусинки возбуждения по всей длине. Крейн издает низкий стон, от которого сотрясается кровать, и я становлюсь еще тверже.
— Прикасаешься ко мне без разрешения? — говорит Крейн, хотя дрожь в голосе выдает его непринужденный тон. — Ладно, я разрешаю.
Затем он прижимается ко мне всем телом, от его веса перехватывает дыхание, а затем он отстраняется, я плюю ему в ладонь. Он опускает руку к своему члену, при этом его стояк трется о мой, отчего я прижимаюсь к нему бедрами в отчаянной потребности.
— Открой рот, милый, — говорит он, и я повинуюсь, когда он наклоняет голову и облизывает мои губы, пробуя их на вкус, смакуя, потом прижимается бедрами к моим, потираясь своим членом.