Легендарные разведчики — 3
Шрифт:
И они перетащили в Северную Америку кого только могли. Теперь как-то забыто, что ученые из не тронутой кровопролитными битвами Канады принимали активное участие в Манхэттенском проекте. Работы велись сразу в нескольких канадских городах, на которые за годы Второй мировой не упало ни одной бомбы. Там было спокойно, тихо, и условия для физиков всех мастей создали идеальные.
Но и живя в Канаде, Алан Мэй сумел сохранить связи с английскими коллегами, трудившимися над теми же атомными проблемами и искавшими те же их решения в Великобритании и Штатах. Несмотря на секретность, ученые переписывались, обменивались новостями на лишь им понятном языке физики. А уж кто-кто, а Мэй понимал его превосходно,
Американцы вплотную приблизились к цели. Мы – гнались за ними. И в феврале 1945 года в легальную резидентуру ГРУ в канадской столице Оттаве пришла шифровка из Москвы: «Срочно восстановить связь с доктором физики Аланом Мэем – специалистом по расщеплению ядра».
Однако в конце войны некогда преданный агент под оперативным псевдонимом «Алек», присвоенным ему еще Черняком, больше не горел желанием сотрудничать с Советами. От встреч под всяческими предлогами уклонялся.
И тогда резидент приказал взяться за дело «Бакстеру», он же Павел Ангелов.
Место работы физика было в резидентуре известно. Но идти, звонить туда или поджидать Мэя у входа в монреальскую лабораторию казалось рискованным. Любой, связанный с атомными разработками, мог находиться под контролем канадских спецслужб. В резидентуре подозревали, что за физиками приглядывают и американцы, чувствовавшие себя в Стране кленового листа как дома.
И Ангелов понял: придется наведаться прямо на квартиру Мэя. Прием для военной, да и для любой другой разведки, берегущей себя и своих источников, совершенно не характерный. Но решался вопрос скорейшего, почти любой ценой создания советской атомной бомбы, и порой приходилось идти напролом.
А для начала Ангелов незаметно покинул Оттаву и добрался до Монреаля. Позвонил «Алеку» по домашнему телефону и объяснил: прибыл из Европы и привез подарок от старого, вам хорошо знакомого друга. Встретились утром у Мэя.
Представившись «Ником», Ангелов протянул «Алеку» вещественный пароль. Он был прост: пачка сигарет с названием фирмы, которую Мэй обговаривал заранее еще с Черняком.
Мэй ничего не имел лично против «Ника». Позже, в воспоминаниях, признавался, что пришедший к нему человек был вежлив, сдержан в проявлении эмоций. И еще очень хорошо говорил по-английски. О чем читать лично мне было приятно. Ведь слушатель Павел Ангелов, уже имевший высшее образование, в первые годы войны окончил специальные курсы Института военных переводчиков. Не Иняз, а все равно родственное учебное заведение.
Но разговор поначалу никак не складывался. Мэй упирался, говорил, что и так много сделал, а сейчас чувствует, что попал под колпак контрразведки. Может, действительно устал, был полностью «выжат». Но он изредка приглашался в засекреченные места, где в США и Канаде создавали атомную бомбу – от огромной научно-исследовательской лаборатории в Чикаго до маленьких городишек. По всему миру у него оставались друзья-атомщики, с которыми он ухитрялся поддерживать дружеские контакты. Как же нужен был Алан Мэй советской разведке!
Шла война, в которой все средства давления допускались и поощрялись во имя достижения победы. И Ангелов, действуя очень решительно, порой даже пренебрегая дипломатией, «уговорил» Мэя. Выходить из игры сейчас никак нельзя. «Ник» дал слово, что о связях «Алека» никогда не станет известно. Если они оба будут работать осторожно, «Ник» обеспечит безопасность Мэя.
Отступать тому было некуда. Согласился, спросив, какой помощи ждут от него советские физики. Слово «советские» «Ник» вроде бы пропустил мимо ушей. Но отлично понял намек и сразу ответил, что прежний товарищ из Лондона и его друзья благодарят за важные сведения по атомной проблематике. И чтобы и дальше продолжать также успешно, было бы желательно, чтобы Мэй приготовил к следующей встрече список тем по атомной бомбе, к которым имеет доступ. Предложение «Ника» понравилось Мэю конкретностью. Да и сам визитер, несмотря на молодость, внушал уважение. Что ж, пришлось физику подавить терзавшие его опасения. Договорились встречаться в Монреале.
С мая по сентябрь 1945 года прошло четыре встречи. Ангелов тщательно готовился к каждой. Заранее четко формулировал вопросы, продумывал линию поведения, старался, чтобы беседы продолжались не больше 20 минут, максимум – полчаса. Ангелова радовала пунктуальность англичанина: тот никогда не опаздывал, на вопросы отвечал коротко и конкретно.
И вскоре Алан передал Павлу ценнейшие сведения: общие данные по Манхэттенскому проекту, фамилии ученых и точные адреса американских атомных заводов и лабораторий. А затем молодой офицер получил от агента и срочно переправил в Центр доклад о ядерных исследованиях урана-233 и урана-235. Москва сочла этот документ ценнейшим.
Уран – вот что интересовало разведку и советских физиков. И Мэй «по поручению руководства» своей исследовательской лаборатории осмотрел атомный завод в американском Чикаго. Огромный интерес вызвала информация «Алека» о строившемся новом урановом заводе в Чок-Ривер. Потом, дважды на уже запущенный объект проникнув, вернее посетив его с разрешения своего канадского начальства, он составил детальное описание предприятий, на которых обогащали уран.
Другая информация, добытая Мэем, тоже заслуживает упоминания. К прежним сведениям об урановом котле, переданным еще в Лондоне, добавился доклад знаменитого итальянского физика Энрико Ферми. В 1944 году он стал гражданином США, получив полное и неоспоримое право заниматься изготовлением атомной бомбы в секретнейшей лаборатории Лос-Аламоса. К тому же, будучи научным консультантом нового президента США Трумэна, он отвечал именно за военную часть атомных исследований. В докладе Ферми не только описывался принцип работы уранового котла, но и приводилась его схема.
На встрече с Мэем в июне 1945 года «Ник» получил множество документов. Из них стало понятно, что работы по созданию атомной бомбы близки к завершению. О чем свидетельствовала и схема устройства смертоносного оружия. Среди всего переданного было и особо интересовавшее Москву описание устройства для разделения урана и плутония.
Другая задача, поставленная Центром, виделась практически невыполнимой: добыть образцы обогащенного урана. «Алек» справился и с этим. Передал Ангелову 162 микрограмма образца урана-235 в виде окиси в фольге. Образец Мэй выкрал из монреальской лаборатории. Из Монреаля старлей доставил их в Оттаву.
Авиасообщения между Канадой и СССР открыто не было. И заместителю резидента по оперативной работе подполковнику Павлу Мотинову пришлось проделать долгий путь. Сначала вылететь с ураном (!) в Нью-Йорк, а уже оттуда в Москву.
Дальше попахивает легендой. Риск был смертельный: Мотинов (псевдоним «Ламонт») прятал ампулы в своем поясе. Прямо на летном поле осторожно вручил драгоценность руководителю военной разведки, лично его встречавшему.
Тут и подъехала черная машина с шторками. Из окна появилась протянутая рука, взяла ампулы, и машина исчезла. Подтверждено и задокументировано: образцы попали к куратору советского атомного проекта маршалу Лаврентию Берии. Чтобы понять величайшее значение «урановой посылки», сравним две цифры: 162 микрограмма и 70 микрограмм. Именно столько получили наши ученые во главе с Игорем Курчатовым на следующий день – 5 ноября 1945 года.