Легендарные разведчики — 3
Шрифт:
А работа Ангелова с «Алеком» продолжалась. Мэй по просьбе своего куратора составил список ученых-атомщиков, которые могли при определенных условиях пойти на контакт с советской разведкой. Объяснил «Нику», что после успешного июльского испытания американцами атомной бомбы в Аламогордо англичане решили продолжить самостоятельную работу над оружием. Судя по этому, Штаты не собирались делиться с друзьями-бриттами технологией изготовления «изделия». В августе 1945 года после атомной бомбардировки Хиросимы и Нагасаки дважды на встречах с Ангеловым Мэй сообщал об оценке учеными результатов этих ударов.
Центр был доволен. Просил передать агенту и его куратору,
«Ник» переснимал документы, сидя в машине. Казалось бы, нервотрепка, спешка, но рука старшего лейтенанта ни разу не дрогнула: все фото получались отличного качества. Мэй соблюдал все меры безопасности. А из наших о существовании ценнейшего источника под оперативным псевдонимом «Алек» кроме Ангелова знали лишь двое: резидент Николай Заботин и его первый заместитель Павел Мотинов. Павел Ангелов, выросший в классного профессионала, не допустил в работе с ученым ни единой ошибки. И не их с Мэем вина, что 5 сентября 1945 года нежданно грянуло. Хотя так ли нежданно?
Проницательный проверяющий ГРУ полковник, в будущем генерал-лейтенант, Михаил Абрамович Мильштейн, еще в июне 1944 года инспектировавший работу канадской резидентуры, дал резкую оценку «Кларку» – лейтенанту-шифровальщику Игорю Гузенко. Опытному полковнику, кстати, в 1930-х трудившемуся шифровальщиком, не пришлось даже напрягаться, чтобы понять: тот постоянно пьет. И до предела жаден, что при неблагоприятном стечении обстоятельств может обернуться бедой. В беседе с Мильштейном Гузенко чего-то боялся, а чего-то не понял из его ответов и проверяющий. Чувствовал полковник, что Гузенко неискренен, что он чего-то недоговаривает. И, вернувшись в Москву, сразу предложил отозвать из Канады опасного при такой работе парня.
В Оттаве приказ немного помурыжили. А затем резидент военной разведки полковник Николай Иванович Заботин добился его отмены. С Заботиным, наладившим отличную работу резидентуры и за два последних года награжденным орденами Боевого Красного Знамени и Отечественной войны I степени, спорить не стали.
Теперь не узнать, как складывались отношения между Ангеловым и Гузенко. У меня впечатление, что Павел Никитич видел людей насквозь.
В конце концов в августе 1945 года на личный шифр Заботину пришел твердый приказ нового начальника ГРУ генерал-лейтенанта Кузнецова: срок командировки Гузенко закончился, он срочно отзывается домой, замена готова.
Как говорится, ему о нем же: шифрограмму принял сам Гузенко. Он почему-то имел доступ и к шифру резидента. 5 сентября лейтенант Гузенко бежал, прихватив с собой больше сотни секретных документов. Он тотчас передал их канадцам вместе с шифрами и кодами. Хуже того, предатель был и криптографом. Зная принципы работы своих коллег, мог попытаться рассекретить и другие советские шифры.
А наши, как и всегда в подобных случаях, обратились с просьбой к канадскому правительству «задержать Гузенко и его супругу и без всякого суда передать их совпосольству для депортации в СССР». За первой нотой последовала вторая. В них утверждалось, что Гузенко украл при побеге деньги диппредставительства. Неужели ожидали получить иной ответ, чем «о месте пребывания Гузенко канадским властям ничего не известно»?
Сначала о том, почему побег Гузенко стал возможным.
Играя в 1970-е годы за сборную советского представительства в одной азиатской стране, я первое время удивлялся странной заботе о нашем высоченном нападающем. Молодого молчаливого парня привозили в спортзал в не по рангу классной машине. К нам в раздевалку его вводили двое здоровенных ребят, а сразу после игры они же его и уводили, не дав даже попить абджу – пивка после очередной победы.
Секрет раскрыл любитель спорта – шофер посла: «Ну, ты совсем. Это же шифровальщик. Не знаю, как его вообще отпускают». Как доказала жизнь, тот случай был действительно исключительным. Ни в одной стране, где довелось потом побывать, такой вольности не допускали. Шифровальщик – это святая святых разведки. По понятной причине он невольно знает все. И не то что жить, снимая квартиру в городе, а просто выходить за железную калитку посольства ему категорически запрещается даже с женой. Парами или лучше в еще более широкой компании – пожалуйста, но редко, очень редко. Селили только на посольской территории в квартиры, как правило маленькие, ибо в больших живет начальство. Таков закон.
Соблюдался он и в Канаде. Но жену резидента Заботина раздражал постоянный, что днем, что ночью, плач маленького сынишки Гузенко. И тогда любящий муж-резидент поселил в 1943 году начальника шифровального отдела в городе. Что он там делал, с кем общался? Может, были к лакомому, вожделенному для любой спецслужбы кусочку вербовочные подходы? Не могли не заметить те, кто этим интересовался, жадности Игоря и его жены.
А Гузенко-«Кларк», что, впрочем, бывает далеко не только среди шифровальщиков, старался угодить своему начальнику, часто с удовольствием или уж без оного, выполняя все совсем не служебные пожелания-приказы резидента и его супруги.
Сложившиеся отношения полного доверия зашли слишком далеко. По строгим правилам некоторые секретные документы подлежат уничтожению. Не знаю, как сейчас, а раньше их сжигали. Заботин перепоручил это неприятно-дымное занятие «Кларку». И Гузенко, отобрав нужные, хранил их у себя. А с тех, что по-прежнему оставались в работе, снимал копии. Сам признавался: еще с сентября 1944-го, значит, целый год, готовился попросить политическое убежище. Наиболее ценные документы прятал на снимаемой городской квартире в определенном порядке: загибал уголки, чтобы моментально, не теряя времени, выхватить их из толстой стопки.
Резидент и два его зама хранили в сейфе личные дела на канадских агентов. Гузенко легко подобрал шифр к сейфу. Это понятно. Невероятно другое: как, для чего завели дела? Ведь это категорически запрещено!
И личный шифр резидент Заботин передал услужливому шифровальщику вопреки всем запретам. Так что, прочитав приказ об отзыве домой, предатель знал, что делать.
Все эти грубые нарушения подтвердила специальная комиссия, созданная по приказу Сталина. Некоторые члены комиссии предлагали уничтожить Гузенко. С предателями в те годы не церемонились. Могла настичь его пуля советского ликвидатора. Но генералиссимус запретил, и строго. Не время. Да и дело слишком громкое, на весь мир.
Теперь о последствиях предательского побега.
С Заботиным поступили по всей строгости. В первом акте – извинились перед канадцами «за личную инициативу резидента». Во втором – отозвали в Москву, где суд приговорил его, супругу и сына к тюремному заключению. С резидентом понятно. С его супругой – относительно. А за что сына?
Николай Иванович Заботин отсидел до 1953 года и вышел из лагеря на свободу только после смерти Сталина. Красный командир, служивший в РККА с 1921 года и ставший разведчиком, поселился где-то на российской окраине, на границе с Финляндией. В 1957 году скончался. Только недавно о нем вспомнили.