Легенды грустный плен. Сборник
Шрифт:
— Но… как же так? — прошептала Она. — Если это — не маска, то что же тогда? — И Она провела кончиками пальцев по моей щеке.
— А что ты видишь? — спросил я, понимая с ужасом, какой последует ответ.
И Она начала перечислять.
И каждое ее слово было подобно удару кнута, которым секли — нет, не меня. Мою душу.
Каждое ее слово было подобно взрыву бомбы, которая выжигает, потребляет все внутри.
Я понял, что мне нет спасенья, что я весь на виду, и каждый отныне может доставить мне неизмеримую
Да, лица, привычного, прежнего, больше не было, но было другое лицо, обращенное всегда внутрь — Я САМ, моя натура, скрытая прежде под маской обыденного лица, — и когда я предстал перед всеми таким, каков я в своем естестве, никто меня не узнал, даже больше того, я сам не узнал себя, не признал, не разглядел.
Теперь на моем лице было все: и мои тайные мысли, и желания, и пороки, и таланты, и любовь, и неверие — словом, все, что представляет сущность человека, от которой он сам порой бежит.
Своим любопытным взором девушка проникла в мой внутренний мир, по злой иронии судьбы ставший внешним, и называла деталь за деталью, и я мучился как будто при всех с меня сдирали кожу…
— Хватит! — прохрипел я наконец, теряя силы. — Ради всего святого, хватит!
Она замолчала и удивленно уставилась на меня.
— Так, значит, у тебя нет маски?! Хм… А что же это тогда?
И тут я решился.
— Пойдем, — сказал я, беря ее за руку.
— Куда? — пролепетала Она, смутно начиная догадываться, что вечер для нее испорчен до конца.
— Пойдем, — повторил я и потянул ее за собой.
— Нет, нет?! — Она попыталась вырваться, но я держал крепко.
В ее глазах застыл страх. Господи, как мало человеку нужно!..
— Ты пойдешь или нет? — крикнул я и изо всех сил стиснул ее руку. — Ну?!
Не знаю почему, но мне было приятно видеть ее ужас, я ощущал какое-то странное удовлетворение, верша насилие.
Вокруг понемногу стали собираться люди, но мне уже было наплевать.
Я подхватил ее и выволок из зала. Как куклу, протащил по лестнице…
Она что-то кричала, зачем-то умоляла простить, потом, кажется, заплакала…
Наконец мы добрались до зеркала напротив гардероба. Я остановился.
— Вот, — сказал я, поворачивая ее лицом к зеркалу, — теперь любуйся!
Некоторое время, тихо всхлипывая, Она смотрела в зеркало, затем перевела взгляд на меня.
Наверное, Она все поняла, или, быть может, мне так только показалось право же, не знаю.
Во всяком случае лицо ее — маска потерялась где-то на лестнице — вдруг выразило искреннее разочарование, а глаза удивленно округлились.
— Только и всего-то?! — произнесла Она и нервно усмехнулась.
— А, по-твоему, этого мало?
— Милый, — сказала Она ласково и мягко. — Стоит ли из-за этого так огорчаться? Ну, подумаешь!.. Тебе
— Ничего, — пробормотал я, силясь припомнить.
— Так вот, мне ее сделал один чудесный мастер. Хочешь, я сведу тебя к нему и он скроит тебе настоящую маску, как твое старое лицо? — Ее глаза горели, гипнотизируя меня. — Хочешь? Ты станешь носить ее каждый день, и она тебе нисколечко не будет мешать. Это прекрасный мастер!
— Не знаю, — через силу улыбнулся я. — Право, не знаю. Надо подумать.
— Ладно, — согласилась Она. — Подумай. А сейчас пойдем в зал потанцуем. Я ужасно хочу веселиться!
Я вернулся домой под утро.
Не зажигая свет, я разделся и лег в постель. Прошедшая ночь теперь казалась нелепым кошмаром. Я провел рукой по лицу, ощупывая губы, подбородок, щеки, нос, и закрыл глаза. Решено, подумал я, завтра пойду к мастеру.
Потом я уснул, и мне снилось мое лицо — такое, каким я видел его всю жизнь. Я стоял перед зеркалом и показывал себе белый язык…
Александр Силецкий
Впустите репортеров
Утром старый Луху отколотил его палкой, отодрал за уши и выволок из пещеры.
— Не сберег, — сказал он, — сам добывай!
Слово старого Луху было законом для всех в племени, и ослушаться никто не смел.
Тып едва не заплакал от отчаяния. Он был горбат и колченог. Обреченный первым умереть, едва придет Великий Голод, он вынужден был искать себе занятие, которое уберегло бы его от презрения и смерти. Племя нуждалось в огне. И Тып поборол и себе страх перед костром. Он стал Хранителем Очага племени.
Целую зиму он стерег костер, не давая угаснуть Языкам Дракона. Но вчера разразилась лютая непогода, пламя сделалось совсем маленьким — сидеть бы и сидеть возле него, поминутно подбрасывая сухие ветки, но… Тып устал, глаза его слипались, он недолго боролся со сном, и теперь Языки Дракона ушли из их пещеры. Ушли навсегда. Лишь Небесный Огонь мог зажечь его, а разве дана человеку сила Неба?
Скоро вернутся воины с охоты, и тогда все племя соберется и уйдет на новое место, куда-нибудь, где уже горит огонь, а его, Тыпа, напоследок съедят — в пути он им не нужен, но не бросать же лакомый кусок!..
— Шесть восходов даю тебе, — сказал старый Луху.
Сначала Тып решил идти к обрыву. Он сам видел, как загнанные охотниками звери срывались с него и разбивались насмерть. Но потом передумал. Потому что удивительное воспоминание вдруг всплыло в его голове.
Это было давно…
Возле их пещеры случился обвал. Камни с грохотом, сметая все на своем пути, проносились мимо. Они ударялись друг о друга, и тогда между некоторыми из них проскакивали искры.
Искры… Уж не крошечные ли это Языки Дракона? Ведь если так, то ими можно зажечь щепотку мха! Можно зажечь большой костер!