Легенды и мифы Невского проспекта
Шрифт:
Живя в Доме искусств и в полном смысле слова страдая от голода, по ночам Пяст, как вспоминают очевидцы, вышагивал по коридорам и громко читал стихи. Чтение напоминало «дикие возгласы», которые не давали покоя обитателям ДИСКа. «Безумный Пяст», – говорили о нем соседи по Дому искусств, пользуясь прозвищем, якобы придуманным им самим. Запомнились его вечные клетчатые брюки, которые он носил бессменно зимой и летом. Среди его друзей и знакомых их называли «двустопные пясты», этакий литературный каламбур, по названию стихотворного размера – двустопного ямба.
По свидетельству современников, характер Пяста проявлялся во всем. Так, после появления в печати поэмы Александра Блока «Двенадцать», он, будучи лучшим другом поэта, перестал подавать ему руку и однажды отказался выступать вместе с Блоком на литературном вечере только потому, что в программе было объявлено чтение поэмы «Двенадцать».
Революцию Пяст не принял и не скрывал этого. Может быть, поэтому его несколько раз арестовывали и отправляли в ссылку. Последний раз в Вологодскую губернию. Там он и умер, будто бы от рака. Впрочем, сохранилась одна непроверенная легенда о том, что гордый Пяст покончил жизнь самоубийством, застрелившись из пистолета. Надо сказать, что если это правда, то случайностью назвать самоубийство поэта вряд ли можно. Известно, что, когда в 1905 году Пяст отправился в поездку в Мюнхен, с ним произошел первый психический срыв, после него он шесть недель провел в психиатрической клинике. Попыткам самоубийства он был подвержен и в дальнейшем. По свидетельству Виктора Шкловского, однажды, «потеряв любовь или веру в то, что он любит», «Пяст проглотил несколько раскаленных углей и от нестерпимой боли выпил чернил. Потом бросился под поезд, но остался живым, отброшенный предохранительным щитом на насыпь».
Свое существование Дом искусств прекратил в 1922 году, оставив по себе память в многочисленных воспоминаниях, в мемуарной и художественной литературе. Наиболее известными из них считается роман Ольги Форш «Сумасшедший корабль».
То ли флигель, то ль пристройка,То ли зодчества венец.Угол Невского и Мойки,Елисеевский дворец.Поэтическая Мекка,Отправлявшая с крыльцаИз Серебряного векаВ век железа и свинца.В черный век расстрельных списков,Тюрем, ссылок, лагерейНе покинули обДИСКиСумасшедших кораблей.Но какой-то льстивый голосУбедить сумел людейВ том, что новый бог не Кронос,Пожирающий детей.И, впадая в эту веру,Шли безвременно во тьмуГумилев – ко рву расстрела,Мандельштам – на Колыму.В эмиграцию, в аскезу,Отрекаясь от икон,В век свинца и в век железаИз серебряных времен.Далеко ли это, близко,Только, вглядываясь в мглу,Тени питерского ДИСКАВижу в окнах на углу.Вижу всех, лишенных кроваПод всеобщее «ура!»:Над могилой – Гумилева,Мандельштама – у костра.Время делает добрее,Даже, если ты Прокруст.Пусть вам будет МавзолеемПетербургский Дом ИСКуств.Поэтическая Мекка,Звезд мерцающих огни.Тень Серебряного века,Сбереги и сохрани! ***Противоположный дом № 18 хорошо известен петербуржцам по Литературному кафе, открытому в 1985 году в помещениях знаменитой в пушкинском Петербурге кондитерской Вольфа и Беранже. В самом начале XIX века дом принадлежал купцу Конону Борисовичу Котомину, который в 1812–1815 годах перестроил его по проекту архитектора В.П. Стасова. С тех пор внешний вид дома остается неизменным, если не считать, что боковые лоджии с колоннами, некогда замурованные, только в 1985 году были раскрыты. Имя петербургского купца осталось в полуофициальном названии – «Дом Котомина».
История кондитерской Вольфа и Беранже тесно связана с судьбами двух великих петербуржцев XIX столетия – Александра Сергеевича Пушкина и Петра Ильича Чайковского. Каждый из них побывал здесь перед своей кончиной.
Судьбе было угодно, чтобы накануне последней дуэли Пушкина он совершенно случайно встретился на Пантелеймоновском (ныне – Пестеля) мосту со своим лицейским другом Константином Данзасом. Поэт метался по городу в поисках секунданта для предстоящей дуэли с Дантесом. Встретив Данзаса и опасаясь своим предложением повредить его карьере, он сказал, что хотел бы предложить ему стать «свидетелем одного разговора», на что Данзас, не говоря ни слова, согласился. Пушкин тут же повез его во французское посольство. Только там Данзас догадался о подлинном смысле предложения Пушкина. В посольстве их ожидал секундант Дантеса – д'Аршиак. Впоследствии Данзас говорил, что оставить Пушкина «в сем положении показалось ему невозможным, и он решился принять на себя обязанность секунданта». Однако среди современных пушкинистов бытует мнение, что «случайная встреча на Пантелеймоновском мосту» – это не более чем легенда, сочиненная друзьями Пушкина уже после дуэли, «чтобы смягчить вину Данзаса перед судом». Есть и другая версия, согласно которой в ночь накануне дуэли Данзасу приснилось, что Пушкин умер. Проснувшись, Данзас бросился на поиски друга, чтобы узнать, не случилось ли с ним что-нибудь.
Дуэль должна была состояться в тот же день, в 5 часов вечера. За пару часов до этого Пушкин и Данзас встретились в кондитерской Вольфа и Беранже, оттуда на санях отправились на Черную речку. Что-либо предпринять для ее предотвращения было уже невозможно. Оставалось надеяться на чудо. И Данзас надеялся. Петербургская молва утверждала, что, сидя в санях по дороге на Черную речку, Данзас, которого друзья называли «Храбрый Данзас», ронял в снег пули, наивно полагая, что кто-то может увидеть их, догадается, куда и зачем едут сани и, может быть, изменит неумолимый ход судьбы.
За участие в дуэли Данзас был приговорен к двум месяцам ареста на гауптвахте, затем отправлен в действующую армию на Кавказ. В 1857 году в чине генерал-майора Данзас вышел в отставку. Умер Константин Карлович в возрасте 70 лет. Был погребен на Выборгском католическом кладбище. В 1936 году его прах был перезахоронен на Пушкинской дорожке Некрополя мастеров искусств Александро-Невской лавры.
Накануне своей смерти побывал в кондитерской Вольфа и Беранже и Петр Ильич Чайковский. Гениальный композитор, с 1866 года живший в Москве, тем не менее принадлежит нашему городу. Здесь он закончил Консерваторию и Училище правоведения, здесь он создал свои лучшие произведения, здесь большинство из них впервые были исполнены. Наконец, здесь, в Петербурге, в 1893 году он неожиданно и безвременно ушел из жизни и здесь же, в Некрополе мастеров искусств Александро-Невской лавры, был похоронен.
Тайна внезапной смерти 53-летнего, полного физических и творческих сил композитора вот уже больше столетия будоражит умы соотечественников. По официальной версии, Петр Ильич Чайковский умер от холеры, проболев всего несколько дней. После концерта поздним вечером 20 октября 1893 года, в окружении близких друзей, разгоряченный выпавшим на его долю успехом, он, согласно преданию, зашел в ресторан Лернера, который располагался в то время в бывшей кондитерской Вольфа и Беранже и попросил подать воды. «Извините, кипяченой нет», – ответили ему. «Так подайте сырой. И похолодней», – нетерпеливо ответил композитор. Сделав всего один глоток, он поблагодарил официанта и вернул стакан. Глоток воды якобы оказался роковым.
Вместе с тем сохранилась легенда, что вода была кем-то отравлена сознательно – не то злодеем, не то завистником. В очередной, который уже раз, если верить легенде, гений погибает и торжествует злодейство.
Однако есть и другая, совершенно скандальная легенда, утверждающая, что Чайковский умер не от холеры, которая осенью 1893 года и в самом деле свирепствовала в Петербурге, а покончил жизнь самоубийством, приняв яд, который, согласно одной версии, сымитировал приступы холеры. Будучи, как предполагают, гомосексуалистом, он якобы «оказывал знаки внимания маленькому племяннику одного высокопоставленного чиновника». Узнав об этом, дядя мальчика написал письмо самому императору и передал его через соученика Чайковского по Училищу правоведения Николая Якоби. Тот, усмотрев в этом скандале «угрозу чести правоведов», собрал товарищеский суд и пригласил на него композитора. Решение собрания было категоричным: либо публичный скандал, после которого неминуемо последует судебное решение о ссылке композитора в Сибирь и несмываемый позор, либо яд и смерть, которая этот позор смоет. Правоведы якобы «рекомендовали второй выход, что он и исполнил».
В этой связи любопытен рассказ о том, что Чайковский и в самом деле смертельно боялся, что о его гомосексуальных наклонностях когда-нибудь узнает император. Опасения эти выглядели, по меньшей мере, странными, если учесть, что весь Петербург был прекрасно осведомлен о «мужском» окружении Петра Ильича. Особенно это касалось его брата Модеста. Это были молодые люди, которых открыто называли «Бандой Модеста». Да и аристократическая культура того времени считала педерастию почти нормой, и в поведении композитора вообще не усматривали ничего предосудительного. Когда царю действительно стало известно о странностях личной жизни композитора, он будто бы искренне воскликнул: «Господи, да знал бы я об этом раньше, я бы подарил ему весь Пажеский корпус». Задолго предвосхитив тем самым более поздний анекдот: «Вы слышали? Чайковский-то, оказывается, гомосексуалист». – «Да. Но мы его любим не только за это». Между тем мифология смерти композитора включает в себя и легенду о том, что «сам царь приказал ему покончить с собой, узнав о его якобы нетрадиционной связи», после чего Чайковский будто бы сам заразил себя холерой.