Легенды и сказания крыма
Шрифт:
И смеялся же косой месяц над косым цыганом, когда скакал Мемет из деревни с трепетавшей от страха Сальгэ.
Османа не было дома. Он проводил ночь в бане. Пил заморский арак, от которого наливаются жилы и синеет лицо.
— Наливай ещё!
— Не довольно ли? — останавливал Шайтан. — Слышишь скрип арбы? Это козский имам возвращается из Мекки… И грезится старику, как выйдет завтра ему навстречу вся деревня, как станут все на колени и будут кричать: «Святой хаджи!..» Постой, хаджи, ещё не доехал! — И прежде, чем кузнец подумал, Шайтан распахнул дверь. Шарахнулись волы, перевернулась
Нагой и поруганный, с оплёванной бородой, валялся на полу имам, а гнусные животные обливали его чем-то липким и грязным. И хохотал Шайтан. Дрожали стены бани. — То-то завтра будет смеху! На коленях стоит глупый народ, ждёт своего святого, а привезут пьяненького имама!
Не стерпел обиды имам, вспомнил святое слово и очнулся на своей арбе, которая за это время уже отъехала далеко от грота.
— Да будет благословенно имя Аллаха, — прошептал имам, и начал опять дремать.
А в бане хохотал Шайтан. Дрожали стены бани.
— Наливай ещё, — кричал цыган.
— Постой! Слышишь, скачет кто-то! — И вихрем вынес нечистый приятеля на проезжую тропу.
Шарахнулась со всех четырех ног лошадь Мемета, и свалился он со своей ношей прямо к ногам Шайтана.
— А, так вот кого ещё принесло к нам! Души его, — крикнул Шайтан, а сам схватил завернутую в шаль девушку и бросился с ней в баню.
Зарычал цыган и всадил отравленный кинжал по самую рукоять между лопаток обезумевшего Мемета.
А из бани доносился вопль молодого голоса. «Будет потеха, будет хорошо сегодня», — подумал цыган и, шатаясь, пошёл к бане.
В невыносимом чаду Шайтан душил распростертую на полу нагую девушку, и та трепетала в последних судорогах.
— Бери теперь, если хочешь!
Обхватил цыган девушку железными руками, прижался к ней… и узнал дочь…
— Згне! — крикнул он не своим голосом слово заклятья.
И исчез Шайтан. Помнил уговор с Османом. Только раз цыган скажет это слово, и только раз сатана подчинится ему.
— Воды, воды, отец!
Бросился Осман к гроту, а грот весь клубился удушливыми серными парами. И не мог пройти к воде Осман. Не знал второго слова заклятья. Упал и испустил дух.
* * *
Поутру проезжие татары нашли на дороге три трупа и похоронили их у стен развалившейся за ночь бани.
— Чёртова баня, — назвал с тех пор народ это место.
И я хорошо помню, как в детстве, проезжая мимо грота, наши лошади пугались и храпели.
Не верьте, если вам скажут: нет Шайтана. Есть Аллах — есть Шайтан! Когда уходит свет, — приходит тень.
Печатается по изданию: «Легенды Крыма», Н. Маркс. Выпуск первый. М., 1913.
Легенду рассказывал мне местный помещик Мефодий Николаевич Казаков, со слов отузских татар. Кадык-койская будка расположена на 23-й версте по шоссе из Феодосии на Судак. На бугре против будки виден след развалин Шайтаны-хамам. Раньше, до проведения шоссе, видны были развалины стен и печи. Шагах в
Святая могила (Отузская легенда)
Это было назад лет триста, а может быть и больше. Как теперь, по долине бежал горный поток; как теперь, зеленели в садах её склоны и, как теперь, на пороге деревни высился стройный минарет Отузской мечети.
В двух шагах от неё, где раскинулся вековечный орех стояла тогда, прислонившись к оврагу, бедная сакля хаджи Курд-Тадэ.
Ни раньше, ни потом не знали в деревне более праведного человека.
Никто никогда не слышал от него слова неправды, и не было в окрестности человека, которого не утешил бы Курд-Тадэ в горе и нужде.
Бедняк не боялся отдать другому кусок хлеба и на случайные гроши успел сходить в Мекку и вырыть по пути два фонтана, чтобы утолять жажду бедного путника,
Святое дело, за которое Пророк так охотно открывает правоверному двери рая.
— Святой человек, — говорили в народе, и каждый с благоговением прижимал руку к груди, завидев идущего на молитву хаджи.
А шёл он творить намаз всегда бодрой походкой не уставшего в жизни человека, хотя и носил на плечах много десятков лет.
Должно быть, Божьи ангелы поддерживали его, когда старые ноги поднимались по крутым ступенькам минарета, откуда он ежедневно слал во все стороны свои заклинания.
И было тихо и радостно на душе, светло — точно Божий луч начинал уже доходить до него с высоты небесного престола.
Но никогда нельзя сказать, что кончил жить, когда ещё живешь.
Как не был стар хаджи Курд-Тадэ, однако радостно улыбался, когда глядел на свою Раймэ, земной отзвук гурий, которые ждали его в будущем раю.
Когда падала фата и на святого хаджи глядели её жгучие глаза, полные ожидания и страсти, сердце праведника, дотоле чистый родник, темнилось отражением греховного видения.
И забывал хаджи старую Гульсун, верного спутника жизни. А Раймэ, ласкаясь к старику, шептала давно забытые слова и навевала дивные сны давних лет.
Пусть было б так. Радуешься, когда после зимнего савана затеплится, зазеленеет земля; отчего было не радоваться и новому весеннему цветку.
И не знал хаджи, какие ещё новые слова благодарения принести Пророку за день весны на склоне лет.