Легенды II (антология)

Хобб Робин

В то время как сам Фурвен... в то время как он...

Даже к вечеру он не опомнился после встречи с туннелями. В библиотеку он так и не пошел, а пригласил свою былую возлюбленную леди Долиту пообедать с ним в открытом ресторане над Большим Меликандским двором. Долита, хрупкая и очень красивая, обладала темными волосами, оливковой кожей и острым умом. Их бурный роман десятилетней давности длился полгода. Постепенно ее не знающая оков резкость, ее привычка говорить правду, которую все обычно замалчивают, и сарказм ее высказываний охладили желание Фурвена. Но он всегда ценил общество умных женщин, и та самая беспощадная правдивость, из-за которой он сбежал от Долиты, делала ее привлекательной в качестве друга. Поэтому

он приложил все усилия для сохранения этой дружбы, даже когда близость иного рода между ними угасла. Теперь она стала ему близка, как сестра.

Он рассказал ей о своем посещении туннелей.

— Кто бы мог ожидать, что коронал окажется еще и великим художником!

В глазах леди Долиты сверкнула свойственная ей веселая ирония.

— По-твоему, одно непременно исключает другое? Творческий дар — это врожденное качество. Позже человек может выбрать для себя путь, ведущий к трону, но дар остается при нем.

— Пожалуй.

— Твой отец искал власти, а это способно поглотить всю энергию без остатка, но он и о таланте своем не забыл.

— То, что его хватило на то и другое, свидетельствует о его величии.

— Или об уверенности в себе. Далеко не все поступают так, как он, но это еще не значит, что они поступают правильно.

Фурвен заставил себя смотреть ей прямо в глаза, что далось ему не без труда.

— Что ты хочешь этим сказать, Долита? Что я поступил плохо, не избрав политическое поприще?

Она приложила руку к губам, не до конца скрыв лукавую улыбку.

— Полно тебе, Айтин.

— Тогда что? Ну же, выкладывай! Не такой уж это секрет, даже и для меня. Я потерпел крах, так? Зарыл свой талант в землю? Я пил, играл и потешал публику веселенькими стишками, вместо того чтобы затвориться и создать глубокий философский труд, нечто неудобоваримое, из тех, что все хвалят и никто не читает?

— Ох, Айтин, Айтин...

— Разве я не прав?

— Что я могу сказать о твоих сочинениях? Мне довольно видеть тебя несчастным. Я давно уже это вижу. С тобой что-то творится — даже ты сам признал это, верно? — и я догадываюсь, что это «что-то» относится к твоему творчеству, ведь больше для тебя ничего такого значения не имеет.

Фурвен уставился на Долиту. Как это похоже на нее — говорить такие вот вещи.

— Продолжай.

— Мне, собственно, мало что осталось сказать.

— Но что-то ведь все-таки осталось? Скажи.

— Все это я уже говорила раньше.

— Так скажи еще раз. Я могу быть очень тупым, Долита.

Видя, как дрогнули ее ноздри и шевельнулся язык за сомкнутыми губами, он понял, что теперь пощады ждать нечего. Но он позвал ее не для того, чтобы она его щадила.

— Для себя ты выбрал неверный путь, — тихо сказала она. — Не знаю, какой путь был бы верным, но вижу, что ты стоишь не на нем. Тебе нужно как-то изменить свою жизнь, Айтин. Извлечь из нее что-то новое, свежее. Ты шел этой своей дорогой, пока мог, а теперь тебе нужна перемена. Я еще десять лет назад предвидела, что с тобой случится нечто подобное, вот оно и случилось. Даже тебе самому это ясно.

— Да, пожалуй.

— Пора тебе перестать прятаться.

— Прятаться?

— От себя самого. От своей судьбы, какой бы она ни была. От своего настоящего «я». От всего этого спрятаться можно, но от Божества не уйдешь. От него ничто не укроется. Перемени свою жизнь, Айтин — не знаю как, но перемени.

Ошеломленный Фурвен помолчал.

— Да, конечно. Ты не можешь знать как. Начну с того, что поеду путешествовать — один. В дальние края, где, кроме меня, никого не будет и где я наконец-то встречусь лицом к лицу с собой. А тогда посмотрим.

Утром, не помышляя больше о корональской библиотеке и о картах, которые то ли хранились там, то ли нет (время планов прошло, пришло время действий), он вернулся в Дундлимир. Неделю он приводил в порядок

свой дом и запасался всем необходимым для путешествия — а затем выехал, не сказав никому о том, куда едет. Он не имел понятия, что встретит в пути, но не сомневался, что все предстоящее пойдет ему только на пользу. Он пустился в поход, на поиски истинного, давно запропавшего Айтина Фурвена. «Перемени свою жизнь», — сказала Долита. Очень хорошо, это самое он и сделает. Никогда еще он не предпринимал ничего столь серьезного. Фурвен испытывал прилив необычайного оптимизма, чуткого ко всем колебаниям его души. Какую-нибудь неделю спустя после его отъезда из пыльного городка Врамбика-та его захватили разбойники и доставили в горную крепость Касинибона.

Он как-то не думал, что в восточных областях может царить такая анархия, однако не особенно удивился. Маджипур в целом — мирная планета, где подданные уже тысячи лет подчиняются власти правителей по собственной воле; но расстояния здесь так велики, а законы понтифекса и коронала порой столь условны, что в некоторых районах верховная власть существует чисто номинально. Если до Зимроэля или Сувраэля даже новости идут месяцами, можно ли сказать, что правящая десница достает туда по-настоящему? Кто на вершине Замковой горы или в глубинах Лабиринта может знать, что на самом деле происходит в этих дальних провинциях? Законы в основном соблюдаются везде, ибо альтернатива им — хаос, но весьма вероятно, что граждане на местах поступают так, как удобно им, утверждая при этом, что подчиняются центральному правительству.

А уж на востоке, где населения почти нет и правительство даже не пытается заявить о себе, незачем и притворяться, будто оно существует.

После Врамбиката Фурвен какое-то время ехал спокойно. Гигантская Замковая гора еще высилась на западе, понемногу уменьшаясь, а впереди вставала гряда темных холмов. Фурвену казалось, будто он видит на миллион миль во все стороны. Никогда он еще не встречал таких просторов без каких-либо признаков присутствия человека. Воздух был чист, как стекло, небо безоблачно, погода стояла по-весеннему мягкая. На лугах росла золотистая, сочная, плотная, как ковер, трава. На ней кое-где паслись незнакомые Фурвену животные, не обращая на него никакого внимания. Шел девятый день его путешествия, и одиночество действовало освежающе, очищая душу. Чем дальше он углублялся в этот тихий край, тем больше крепло в нем это чувство очищения, духовного выздоровления.

В полдень он сделал привал у мелких каменистых холмов, чтобы дать своему верховику попастись. Это красивое, полное сил животное предназначалось, собственно, для скачки, а не для долгих утомительных переходов, и всаднику приходилось часто останавливаться и давать ему отдых.

Фурвен не имел ничего против. Он ехал без определенной цели, и спешить ему не было нужды.

Оглядывая пустынную местность, он предвкушал ожидающие его чудеса. Змеиный След, например: какой-то она будет, эта колоссальная трещина в коре планеты? Ее сверкающие золотистые стены так круты, что нечего и думать спуститься на дно, где бежит к морю зеленая река, змея, не имеющая ни головы, ни хвоста. Есть еще Великий Серп из белого мрамора, скульптура, изваянная самим Божеством. Он возвышается на сотни футов над плоской равниной и звенит, как арфа, под напором сильного ветра; в повествовании четырехтысячелетней давности, времен лорда Стиамота, сказано, что на ночном небе, при свете одной или двух лун, этот монумент столь прекрасен, что способен вызвать слезы у погонщика-скандара. Есть Эмболенские Фонтаны, гейзеры, из которых каждые пятьдесят минут, днем и ночью, бьет душистая розовая вода — а если ехать год, или два, или три, путник увидит могучие утесы из черного камня, пронизанные жилами белого кварца; они охраняют берега Великого моря, неподвластного мореплавателям, покрывающего почти половину громадной планеты...