Легенды II (антология)

Хобб Робин

Мрачная перспектива — но голову над ней ломать незачем, по крайней мере на ночь глядя. Фурвен, насколько мог, отогнал от себя невеселые мысли и приготовился ко сну.

Жесткая постель во многом уступала той, на которой он спал в Дундлимире, но была все-таки предпочтительней десяти последних его ночевок под звездным небом. Засыпая, он, как с ним бывало не раз, почувствовал, что какой-то стих стучится в двери его сознания. Фурвен видел лишь смутные очертания пришельца, но ощущал, что это нечто необычайное, по крайней мере для него. Не просто необычайное — уникальное, беспрецедентное, куда более обширное и глубокое, чем он сочинял до сих пор, хотя тема пока оставалась неясной. Неведомый гость тем временем стучался к нему все настойчивее. Да, это явно

могучий замысел — из тех, что затрагивают и душу, и сердце, и ум и преображают каждого, к кому приближаются. Фурвена даже слегка путал подобный масштаб. Он не знал, что ему делать с такой идеей. В ней чувствовались и сила, и музыка, мрачная и ликующая одновременно. Это, конечно, были еще не стихи, а только намек на них. Сами стихи не желали показываться, а когда Фурвен пытался поймать их, ускользали, как юркий билантун, в темноту подсознания. Он долго лежал без сна и ждал их, но они так и не вышли.

Наконец он бросил бесплодные попытки и попробовал снова уснуть. Он знал, что стихи насильно не словишь — они приходят, лишь когда сами хотят, и приманивать их тоже бесполезно. А вот тема не давала ему покоя. Даже в момент засыпания он не уловил, о чем они, эти стихи. Ничего осязаемого — ясно только, что это мощная вещь, даже величественная, исполненная глубокого смысла. Фурвен был более или менее уверен в одном: это и есть то самое капитальное произведение, на которое все, кроме него самого, считали его способным. Оно наконец-то явилось и вот дразнит его, искушает. Оно показало ему лишь свою ауру, просияло и скрылось, как бы высмеивая автора за всю праздность минувших лет. Пропавшая поэма Айтина Фурвина, трагедия с оттенком иронии. Мир никогда не узнает о ней, и лишь творец будет вечно оплакивать свою утрату.

«Да какая там утрата, — тут же сказал он себе. — Не будь дураком. Сонный ум сыграл с тобой шутку, вот и все. Тень поэмы — еще не поэма. Думать, что ты лишился шедевра — чистейшее идиотство. Откуда тебе знать, какими предстали бы эти стихи при полной ясности? Как можно судить о качестве произведения, отказавшегося явиться на свет? Ты просто льстишь себе, полагая, что это было нечто. Божество не наделило тебя снаряжением, потребным для ковки поэм. Кропай себе свои легкие пустячки, а на шедевры не замахивайся. Твоя гостья — всего лишь призрак, порождение усталого мозга, фантастический отзвук странной беседы с Касинибоном». Фурвен погрузился в дремоту, и сон быстро завладел им.

Проснувшись со смутным воспоминанием об ускользнувших стихах, Фурвен не мог понять, где он. Голые стены, узкая жесткая кровать, оконная щель, в которую лилось беспощадное утреннее солнце... Вспомнив, что заключен в крепости Касинибона, он сперва рассердился. Путешествие, предпринятое им ради очищения смятенной души, закончилось шайкой обыкновенных бандитов. Потом новизна подобного опыта снова его позабавила, а грубое вмешательство в его жизнь вновь вызвало гнев. Он знал, впрочем, что гневаться бесполезно. Надо сохранять спокойствие и рассматривать все это как приключение, как материал для стихов и анекдотов, которыми он повеселит друзей, вернувшись наконец в Дундлимир.

Он принял ванну, оделся и некоторое время изучал игру утреннего света на тихой поверхности озера, которое в этот ранний час казалось скорее багровым, чем алым. Затем его снова охватило раздражение, и он мерил шагами комнаты, когда хьорт принес ему завтрак. Поздним утром к нему зашел Касинибон, всего на пару минут, и время тянулось бесконечно до появления хьорта со вторым завтраком. Фурвен попытался обнаружить хоть какие-то следы утерянной поэмы, но не преуспел, а лишь испытал острое сожаление непонятно о чем. После этого ему больше ничего не осталось, как смотреть на озеро, и хотя красота этого водоема менялась ежечасно в зависимости от солнечного освещения, скоро и она перестала находить отклик в его душе.

Он взял с собой в дорогу несколько книг, но сейчас ему не хотелось читать. Слова на странице казались сочетаниями бессмысленных знаков. К сочинительству душа тоже не лежала, точно пропажа

мнимого ночного шедевра лишила его способности писать даже привычные легкие стишки. Фонтан поэзии, бивший из него столько лет, загадочным образом иссяк, и Фурвен стал пуст, как окружавшие его стены. Ему нечем было утешиться в своем одиночестве, хотя раньше такая задача перед ним никогда не стояла. Он не так уж часто оставался один, а если оставался, то всегда умел развлечь себя какими-то словесными играми — теперь ему почему-то и это не удавалось. Начав свое путешествие, он обнаружил, что одиночество — не тяжкое бремя, а скорее поучительное и освежающее новое переживание; но там, нг воле, он ежедневно видел новые пейзажи, незнакомую флору и фауну, там его захватывала сама идея путешествия, там ему приходилось самому готовить себе еду, подыскивать место для ночлега, водные источники и так далее. Здесь, запертый в голых комнатах, он снова оказался предоставлен сам себе — но единственным его ресурсом было неиссякаемое поэтическое воображение, к которому ему по неизвестной причине вдруг перекрыли доступ.

Вскоре после второго завтрака пришел Касинибон.

— Ну так что, к озеру?

— К озеру.

Атаман повел его через всю крепость, спускаясь все ниже. Самый нижний коридор вывел их на посыпанную гравием тропу, плавными извивами сходившую к красному озеру. Их, к удивлению Фурвена, никто не сопровождал. Касинибон шагал впереди, явно не опасаясь нападения с его стороны.

«Я мог бы достать свой нож, — думал Фурвен, — приставить ему к горлу и заставить его поклясться меня отпустить. Или просто сбить его с ног, стукнуть пару раз головой о камень и убежать. Или...»

Нет, все это пустые мечты. Касинибон хотя и мал ростом, но с виду силен и ловок. Если Фурвен вздумает на него напасть, то наверняка пожалеет об этом. А в кустах, возможно, спрятаны телохранители главаря. И если Фурвен даже исхитрится совладать с противником и удрать, то что толку? Люди Касинибона его выследят и через час доставят обратно.

«Я его гость, — сказал себе Фурвен, пусть все пока так и остается».

У озера их ждали два верховика. Один — тот самый горячий скакун густо-бордовой масти с огненными глазами, на котором Фурвен приехал из Дундлимира, другой коротконогий и желтый, напоминающий ездовую крестьянскую клячу.

Касинибон сел на него и жестом предложил Фурвену следовать за ним.

— Барбирикское море, — заговорил атаман механическим голосом гида, — насчитывает около трехсот миль в длину, но в самом широком поперечном месте составляет не более двух тысяч футов. На обоих концах его замыкают практически непреодолимые утесы. Мы так и не сумели найти питающие его источники, но во время дождей оно наполняется целиком.

Вблизи озеро больше, чем когда-либо, походило на гигантскую лужу крови. Густой красный цвет делал воду совершенно непрозрачной. В ней не было видно никакой жизни, лишь пылало огненным диском отраженное солнце.

— Живет ли в нем кто-нибудь? — спросил Фурвен. — Кроме ракообразных, придающих ему этот цвет?

— Да, конечно. Ведь это вода, хоть и красная. Мы каждый день ловим в нем рыбу, и улов очень неплох.

Тропа, на которой едва умещались двое животных, отделяла озеро от высоких красных дюн. Следуя вдоль берега на восток, Касинибон продолжал исполнять роль гида. Он показал Фурвену растение с мясистыми лиловатыми пальчиковыми листьями, прекрасно себя чувствующее в этих песках и сплошняком покрывающее склоны дюн. Показал желтошеюю хищную птицу, парившую в небе — она то и дело срывалась вниз и выхватывала что-то из воды, — а также круглых мохнатых крабов, которые, как мыши, копошились на берегу, ища себе пропитание в красном иле. Касинибон приводил их научные названия, но они тут же выветрились у Фурвена из головы. Фурвен никогда не старался расширить свой кругозор в области естествознания, хотя обитатели дикой природы по-своему занимали его. Зато Касинибон, явно влюбленный в этот край, знал тут каждую козявку и былинку. Фурвен, вежливо слушавший его, находил все эти мелочи скучными и ненужными.