Легенды, рассказанные в пути
Шрифт:
Смерть и кровь – не женское это дело, а у войны не женское лицо. Я не хочу выращивать в тебе злость и ненависть.
– Ты знаешь сам, что сестра не намного младше меня, но всю жизнь я ухаживала за ней, и она для меня, как собственный ребенок. Чего стоит любовь матери, которая не может защитить и сохранить собственное дите, или хотя бы отомстить за него. Не ты, Учитель, а эти подонки разбудили во мне ненависть и стремление ко злу. Не на весь мир, а только против них может обратиться моя ненависть и те знания, которыя я хочу получить от тебя.
– Доченька, бойца делает бойцом не оружие, которое лежит у него в кобуре или заплечном ранце, а внутренняя готовность к его применению. Это умение
– Ты прав, я не могу нанести вреда ничему живому, даже цветку, растущему у обочины. И ты и отец учили нас уважать любую былинку, любого червячка на земле. Но эти подонки не люди, они хуже любого животного, и я не смогу жить, не смогу любить, не смогу создавать семью и рожать детей, пока они ходят по нашим улицам. Пока другим девушкам вроде моей сестры, угрожает подобная участь.
– А знаешь ли ты, что любой боец, вступая в схватку перестает думать и чувствовать? Он превращается в безжалостное беспощадное хищное животное, у которго нет ничего, кроме стремления нанести еще один решающий смертельный удар врагу, и даже на самом последнем издыхании вцепиться зубами ему в глотку. Чтобы убить этих подонков, ты должна прежде убить себя, свою добрую душу, свое чистое сердце. Ты должна свое тело, предназначенное для любви красивой и нежной, превратить в оружие, более опасное, чем сталь, такое же верное и безотказное, как меч самурая. Это потребует трех лет непрерывных истязающих тренировок тела и закалки души, которая сейчас мягче воска.
– Учитель, ты не прав. Моя душа может и покрыта воском или бархатом, но это сталь, и превратили ее в сталь смерть близких и сестра, которая осталась на моем попечении. А вчера эту сталь закалили, и она теперь звенит, как клинок. Я готова отложить все. Я готова проститься со своим другом, который, конечно, не согласиться ждать три года, но я прошу тебя во имя твоей дружбы с моим дедом, во имя отца, которого ты нянчил и во имя нас с сестрой, которых ты знал с младенчества, научи меня всему, что ты знаешь и ты увидишь, что в сердце девушки есть место и для любви и для ненависти, и для доброты и для жестокости. Я не знаю, может быть через пять-семь лет, когда у меня появится сын или дочь, мне придется спрятать в ножны то оружие, которое ты вручишь мне во время учебы. Но я клянусь тебе, что я его спрячу в ножны и пока есть хотя бы немного силы в моем теле буду за ним ухаживать, чтобы охранять свою семью и своих близких и передать его незаржавевшим своим детям и внукам.
– Это твое последнее слово и последняя просьба?
– Да. Поверь мне еще в одном, нынешние мужчины и молодые люди из нашего круга не могут быть настоящими рыцарями и защитниками. Ослабла стальная пружина мужского характера, которая превращала их в бесстрашных бойцов и рыцарей. Съели ее честолюбивые помыслы и ржавчина гнилой цивилизации. Остались только отдельные самцы, которые утверждают свою самость, изгаляясь над случайными прохожими, и с которыми я хочу посчитаться.
– Доченька, я понимаю твою горечь, но надеюсь, что твой сегодняшний взгляд на мужчин изменится со временем, и когда ты познакомишься еще с некоторыми из моих учеников. Я однако не могу не согласиться с другими твоими доводами, и если в течении четырех недель, начиная с этого дня, ты не изменишь своего намерения, то в понедельник пятой недели ты можешь прийти в мой дом с вещами, которые необходимы тебе для жизни и занятий и поселиться в одной из комнат второго этажа. Два раза в неделю ты сможешь посещать свою сестру и в любое время мой дом будет открыт для нее и в нем всегда найдется
Через шесть месяцев Ли получила желтый пояс.
***
В урочище в таежном краю недалеко от Игарки стоят каменные идолы. Спокон веков существует поверие, что любой человек один раз в жизни может прийти к этим идолам и задать один вопрос. И получить ответ на него либо от небес, либо от душ умерших предков, либо от каменных идолов, что сторожат эту землю.
Однажды в это место приехал самый великий шаман Сибири. Красивый сорокалетний мужчина высокого роста. Он привычными движениями очистил кострище, сложил и разжег заготовленное топливо. И пока костер занимался, приготовил дрова, еду, соль и растопку для следующего просителя, который может прийти за ним.
Окончив хозяйственные работы и приготовив меховые одежды для ночлега под навесом из лапника возле кострища, он сел в медитацию и после часового сосредоточенного молчания спросил у небес и духов этого места, почему не дано любви ему в этой жизни.
– Колдуньи, что гораздо слабее меня и знают лишь несколько заговоров для любви, против сглаза, против болезни да для помощи роженицам нередко имеют либо семьи, либо постоянных любовников, а я – самый сильный колдун во всем этом громадном крае, среди тысячи тысяч молодых женщин и девушек, живущих в тайге и по берегам рек и озер, не могу найти себе пары.
Идолы молчали.
Потом низкий суховатый голос спросил:
– А любил ли ты когда женщину?
– Да, трех женщин встретил я в своей жизни, для завоевания которых я был готов потратить и тратил все силы своей души. Но ни одну из трех я не смог удержать, и больнее всего мне вспоминать о первой из них. Я встретил ее, когда мне было всего двадцать лет, а ей восемнадцать. Нам было удивительно хорошо вместе и на прогулках, и на танцах около костра, и в постели. Я ей отдал всю душу, всю любовь, а она…
– Постой, постой, а что ты взял от нее? Что ты принял?
– Как что, я взял ее любовь. Ее прекрасное гибкое тело. Ее объятия и поцелуи.
– А ее мечты? А ее мудрость женщины, матери, устроительницы очага?
– Ну, ведь я знаю гораздо лучше, как строить дом и семью. Сотни женщин к этому времени уже приходили ко мне с вопросами о своей жизни.
– Так какое же место ты оставлял ей в своем доме? Рабыни в постели? Исполнительницы твоих желаний и твоих планов? О чем она тебя просила?
– Разрешить обставить и обустроить дом по-своему.
– Что ты разрешил?
– Я разрешил ей сменить всю обстановку и покупать любые вещи.
– А что ты дал ей сделать в обустройстве дома, семьи и семейного уклада?
– Я ж уже сказал.
– Сколько времени она терпела?
– Шесть месяцев. И ушла, сказавши, что даже если у нее родится мой ребенок, она ни за что не допустит, чтобы он воспитывался в доме у такого отца.