Легкие горы
Шрифт:
Динка вышла из-под навеса, где все сидели. Давно-давно нигде не видно Юрася, а взрослые будто и не замечают. Динка нашла его у полуразвалившегося сарая, набитого сеном. Юрась, сдвинув брови, смотрел поверх забора.
— Вот увидишь, они заберут мою комнату, — сказал он.
— Кто они?
— Не понимаешь, что ли? Этот мамин… — он поморщился, скривился весь, будто даже на вкус мог почувствовать, какое это слово было противное, — хахаль!
— Почему заберут?
— А ты как думала? Прихожу сегодня домой, они там… Целовались, поди… Соскочили, ой, Юрочка, как ты рано!
— А она?
— Засмеялась.
За забором вставали в Юрасин рост травы. Там, за бурьяновой стеной, был овраг, оранжевый от глины и песка, а за оврагом — луг. Динка все это знала, и все равно ей казалось, что там, за оврагом, — море. От близкой реки веяло ветром и тиной.
Юрась пробормотал:
— Конечно, он же художник, ему нужна мастерская, а Юрась — никто, Юрась в зале поспит…
— Они так сказали? — распахнула Динка глаза и сразу вспомнила, как Света обняла ее при первой встрече. Юрась смутился и пробурчал:
— Нет, конечно, попробовали бы… Ну, сама подумай! Нарожают детей…
Динка вздохнула. Проковыряла пяткой ямку в земле.
— Мне бы хотелось, чтобы моя мама нарожала детей, — сказала она.
— Тетя Катя старая, она не нарожает.
Динка знала, что не нарожает. Дело не в возрасте. Мама объясняла, но Динка мало что поняла. Что-то там со здоровьем.
Юрась вдруг вскочил:
— Слушай… это они меня сюда отправили… ну, я спросил у мамы, можно мне здесь остаться, раз отработка закончилась, она говорит: конечно, оставайся! Динка, они меня там выселяют! Я приеду, а там — прости, родной сын, придется потесниться?
Юрась плюнул. Плевок улетел в бурьян, повис на темном листе.
— Ух ты! — на сдержала восхищения Динка.
— Научить? — со снисходительностью чемпиона спросил Юрась.
На какое-то время они забыли о своих горестях. Они плевали в бурьян, пока у Динки в горле не пересохло.
— Вообще-то на землю плевать нельзя, — сказала она. — Дед Телятьев говорит, что это земле обидно, а она живая и всех нас кормит, поит, ее обижать запрещено.
— Да ну, на землю-то не попало, все на листьях висит, — отмахнулся Юрась и тут же опять свел хмурые брови:
— Я в город пойду.
— Зачем?
— Я в комнате забаррикадируюсь и буду там сидеть.
— А что значит, “забаррикадируюсь”?
— Ну… шкаф к двери придвину, и никто ко мне не войдет. Он знаешь какой тяжеленный! Ни за что не сдвинуть!
— А я?
— Что? — не понял Юрась.
— А я как войду? А как ты будешь есть? Ты умрешь с голоду!
— Ну и пусть! — Юрасю очень эта мысль понравилась. — Потом пожалеют!
Не разговаривая больше, он перемахнул через забор. Динка полезла следом.
Метки на деревьях
Динка и Юрась вышли на дорогу, когда им встретились братья Мироновы. Герка тащил за руку Владика и был страшно сердит. Юрась принял вид независимый и равнодушный, а Динка сказала робко:
— Привет.
Она думала, Мироновы даже не ответят, мимо пройдут, ведь они с Юрасем в ссоре. Но Герка остановился и сказал:
— Круглую поляну вырубили.
У Юрася шевельнулись губы. Он побледнел и проговорил еле слышно:
— Врешь.
— Клянусь.
А Владик всхлипнул. И Динка только сейчас поняла, что Владик зареванный, что рубашка у него задралась и испачкалась:
— Все срубили, Юрась… И Бухту старого пирата, и Гавань… Все до единой… — Владик заревел.
— Не реви, — сдвинул брови Герка.
— Кто тебя? — спросил Юрась. Через всю Владикину щеку шла свежая вспухшая царапина.
— Он по лесу гулял, — ответил за брата Герка. — Ну, как всегда, пошел проверить штаб, а там… мужики какие-то не наши…
— Они из города, — опять всхлипнул Владик.
— Всю нашу поляну… бензопилой. Владька и бросился.
— Я к Маяку встал, я думал: я встану, они же не будут меня пилить…
— Будут они церемониться! Оттолкнули и…
— Срубили? — Динке показалось, что Юрась сейчас упадет в обморок, такой он стал белый.
— Нет. Ушли. Они завтра снова придут, Юрась! Они наш лес продают, я слышал, они говорили!
Динка почти ничего не поняла: Бухта, Маяк, штаб?
— Пошли, — сказал Юрась. Вместе они двинулись в сторону леса. Все было забыто: Светин жених, весенняя ссора с Мироновыми. Лес рубят. Их, легкогорский, лес!
По дороге Юрась рассказал, что они с Геркой еще с детского сада на Круглой поляне играли в пиратов. Каждый выбрал себе сосну — корабль, а лес вокруг — будто море. Ну, сражения всякие разыгрывали, приключения, открытия, клады искали. У них все там по-своему называлось: Сухой остров, Бухта Старого пирата, самая большая сосна была Маяком… А на одной сосне штаб устроили: положили на ветки три доски, будто палуба получилась, там друг другу разные шифровки оставляли.
— Потом Владька в школу пошел, мы его тоже в капитаны приняли…
— А меня? — вскинула глаза Динка.
Но Юрась потемнел лицом. Промолчал. Вырубили. Всю Круглую поляну вырубили. И Геркину “Чайку”, и Владькину “Испаньолу”, и Юрасиного “Дельфина”.
— Я не знаю, Юрась, я не посмотрел на корабли, может, не успели… Но Бухту — точно.
Вот и лес. Динка идет, на ходу касаясь раскрытой ладонью каждой сосны.
— Мы еще давно поняли, что не так что-то, мы метки увидели, — сказал Герка. — Только я сначала думал, что отец рубит. Мы с Владькой даже следить за ним начали, думали, это он деревья метит… Помнишь, мы с тобой тогда встретились? — сказал он Динке. Она кивнула. — А оказалось, совсем не он. Не он, ну и забыли про это дело, а сегодня — вот…
Динка одернула руку. Кожей пальцев вдруг ощутила не теплую, будто замшевую, кору сосны, а холодное, чужое пятно краски на дереве. Краска была страшного, грязно-синего цвета. Динка даже вскрикнула. Метка стояла на ее сосне.
— Маяк, — вздохнул Владик.
Шаг, еще шаг, еще… Динка наизусть знала, что до волшебной поляны с девочками-сосеночками тридцать шагов от ее сосны. Динка шла зажмурившись. Она все уже поняла. На каждом дереве здесь стояли безобразные синие метки.
— “Дельфин” жив, Юрась, — сказал Герка.