Легкие горы
Шрифт:
— Вижу. И “Чайка”.
— И моя тоже! — даже как-то гордо сказал Владик.
Старые мшистые сосны расступились, открывая светлую, почти круглую поляну. Щепок было так много, что травы не разглядеть. Из щепок торчали четырнадцать пеньков.
Взрослые разговоры
Необыкновенные сумерки в Легких горах. Динка лежала на своей высокой пружинной кровати у окна, смотрела на небо, легкое, будто кто-то выплеснул в синеву вечера ушат холодной родниковой воды. Мерно звенел колокольчик на шее у Муськи, коровы Мироновых. Юла чесала ухо на пороге. За стенкой тихо переговаривались.
—
— Нет, ну такой припадок… — это тетя Аня. — Я так испугалась. Кать, а у нее все с нервами в порядке, ты узнавала? Может, это наследственное? А вдруг это что-то серьезное?
— Перестань, Аня! — сказала мама. — Просто она… очень впечатлительная, а тут… Да что там! Я сама готова реветь, как представлю! Помнишь, Свет, как мы с тобой эту поляну нашли? Тогда еще там только поросль была, все сосенки одного с нами роста…
— Да, Ника тогда родилась, и я ревновала страшно, злилась и всегда туда убегала, — откликнулась Света задумчиво. — Помнишь, мы играли, что эти сосенки наши дочки?
— Даже не верится… — с такой ненавистью сказала вдруг мама, что Динка испугалась, — профилактическая вырубка! Какая чушь! А что они на Провальной яме сделали! Вы видели? Такие сосны! Вековые!
— Петя говорит, нет у них никакого разрешения, не может быть, — сказала тетя Аня.
— Сейчас вернутся, все узнаем. Только я волнуюсь за них…
— Мама! — закричала Динка.
Скрипнула доска на пороге комнаты.
— Что ты, Диночка, я здесь, здесь…
Мама прилегла рядом, Динка сразу обняла ее за шею. Света с тетей Аней застыли на пороге.
— Поспала?
— Я подремала.
Мама улыбнулась. Динка подумала, что маме тоже нравится это странное слово “подремала”.
— Где Юрась?
— Они… он ушел с дядей Сашей, ну, со всеми, к тем людям…
Они помолчали.
— Они разберутся, Динка, не расстраивайся. Они…
— Посадим их снова? — нетерпеливо перебила ее Динка.
— Что?
— Мы посадим их снова. Все, что они срубили.
— Дина… — начала было мама, но решила, что не стоит спорить. — Конечно, посадим.
Вернулись мужчины. Лица их были угрюмы. Дядя Саша сказал, что документы у этих “лесоводов”, конечно, юридической силы не имеют.
— Но все равно бесполезно с ними бодаться. Не просто так ведь они сюда приехали, все бумаги мэром подписаны, все разрешения на вырубку леса… в коммерческих целях. Я завтра еще схожу в администрацию, — пригрозил дядя Саша, — я еще выясню, кто у нас там такие справки рисует и за какие деньги!
— Тише-тише, — погладила его по плечу тетя Марина, а дядя Петя сказал:
— Не драться же с ними…
Динка вышла на крылечко. Совсем сгустились сумерки, воздух стал темным, бархатным. Гудел близкий перекат, шушукались деревья. Динка разжала кулак: с поляны она унесла кусочек коры — все, что осталось от ее четырнадцати сосен. Днем на ладони еще светились капли золотой смолы, сейчас они впитались в кожу и стали липкими серыми пятнами.
Три капитана
— Дин… Динка, вставай! Вставай, только тихо! Дело есть.
Все спали в доме. Только Юрасю не спалось. Еще с вечера, когда стало ясно, что ничего взрослые не добьются, они придумали с Геркой план, и теперь вот Юрась разбудил Динку. Сначала Герка сказал, что ее впутывать не стоит: девчонка, и маленькая, но Юрась его уговорил. Он чувствовал, что никакие слова и утешения Динке не помогут, что она сама должна убедиться, что ни одно дерево в их лесу больше не срубят. И тогда — Юрась надеялся — она никогда больше не будет так страшно плакать.
Потихоньку выбрались они из дома. За ними увязалась Юла, и Динке все время приходилось шикать на нее, чтобы та не ворчала. У колодца с журавлем встретились с Мироновыми (Владька был сонный, угрюмый, Герка хорохорился). Где стояла огромная палатка лесорубов, они знали, ну а пробраться туда — легче легкого.
— Мы весь вечер следили, — шепотом сказал Герка, — напились все, поди, храпят… Ругали какого-то своего: тихое место, мол, обещал, две бабки да дед хромой, а тут мужиков наехало, чуть бошки нам не поотрывали, пусть сам теперь разбирается там… У них днем одна машина ушла груженая, завтра они еще пилят, и к вечеру еще одна придет…
— Не придет, — сурово пообещал Юрась.
Утром, конечно, разразился скандал. Две бензопилы и четыре топора лежали на дне реки Ямолги, Динку с Юрасем не могли добудиться, а у крыльца стояли пятеро мятых лесорубов и разговаривали с дядей Сашей:
— Нет, ну этта че? Это ж имущество наше? Куда делось-то? Вы че, мужики?
— Я не понимаю, господа, — отвечал им дядя Саша, — имущество ваше? Ваше. Почему вы его у нас-то спрашиваете?
— А мост? Нет, че здесь творится-то? Мост через реку куда дели-то?
— Через какую реку? Вы в своем уме? Здесь не было никакого моста!
— Это они про мосток через Чечеру говорят, — вмешалась бабушка Тася. — Куда ж он делся-то? Как же ты, Сашенька, домой поедешь? Тебе ж в понедельник на работу!
Динка неслышно хихикала в стенку. Мосток они ночью сняли и спрятали у Причалов. Юрась сказал, что по весне, когда Чечера разливается, всегда так делают, чтоб мост не гнил. Все легкогорские об этом знали. Ныли ноги у Динки. Ладони ныли. Но на душе было спокойно. Вчера, когда уже возвращались с реки, запели вдруг соловьи, и они все вчетвером долго стояли и слушали, а потом Юрась сказал:
— Ты, Динка, конечно, девочка и капитаном быть не можешь, но нам нужна смотрительница Маяка. Да? — обратился он к Мироновым.
— Позарез нужна, — подтвердил Герка.
Далеко-далеко расстилается лес. Сине-зеленые темные волны, волны до горизонта. Далеко на горизонте, по самой его линии — желтая нить. Дед Телятьев говорит, там начинаются поля. Наверное, на них растут подсолнухи — такие они желтые. В двух местах лесное море разрезано нечеткими линиями — это старые просеки.
Динка стояла почти на макушке своей сосны. Ямки босых ступней упираются в надежную сосновую ветку. Она теплая. Динке не страшно ничуть. Она может даже смотреть вниз, на далекую землю, и с гордостью думать, что ни Юрась, ни Мироновы не могут забраться так высоко.