Легкие миры
Шрифт:
— Я с наслаждением возьмусь за это дело, — засверкал глазами крючкотвор. — Думаю, нас ждет очень интересная битва в суде.
Американский суд проходит не так, как в кино, а несколько иначе. Как на мой непрофессиональный взгляд, можно было бы управиться за час и разойтись. Но ведь каждый час — это двести долларов моему юристу и столько же, наверное, Нильсенову. Так что оба юриста — действительно с наслаждением — затягивают время. Вот наш черед
— Ваше полное имя?..
Дальше — десять минут не имеющих отношения к делу вопросов. Потом то же самое делает юрист Нильсена, а как они вежливы, как они почтительны друг к другу, и вот, к гадалке не ходи, в нерабочее время они ездят друг к другу в гости на своих «лексусах» и пьют вискарь со льдом. По выходным — барбекю у бассейна.
— Узнаете ли вы нанесенные вами повреждения стен на этой фотографии? — ме-е-едленно спрашивает мой-то.
Нильсен молчит.
— Это вы нанесли эти повреждения?
— Не знаю.
— Вы прорезали отверстие в этой стене?
— Прорезал.
— А в этой стене тоже вы прорезали отверстие?
— Да.
— Для чего вы прорезали в стене отверстия, изображенные на фотографии номер семь и фотографии номер восемь?
Нильсен молчит, счетчик крутится, причем у него тоже. Если выиграю я — Нильсен оплатит мне все расходы, включая юриста. Если выиграет он — я верну залог, заплачу штраф и гонорары обоим юристам, и на мне неподъемным грузом повиснет поруганный мой дом, избранный чудовищем для проведения сеансов эволюционного регресса. Чего делать-то?
Они дотягивают прения до обеда и отправляются на перерыв. Это еще час, и я заплачу за него еще двести долларов: очень умно. После перерыва я спрашиваю моего-то: ну что, какие у нас перспективы? Он отправляется на переговоры с коллегой. Сквозь закрытые двери я слышу, как они смеются и явно обсуждают не только процесс. Перспективы у меня такие: Нильсен не смог ответить вразумительно ни на один вопрос, его юрист в ярости. В особой такой, юридической ярости, потому что сам-то он ничего не теряет. У Нильсена есть все шансы проиграть. Но из этого не следует, что у меня есть шансы выиграть! Потому что я не положила чек в банк и тем нарушила американское законодательство. Пятьдесят на пятьдесят мои шансы. Но можно просто разойтись, прямо сейчас.
— Он готов отозвать свой иск, — говорит мой-то. — В обмен
Ты-то — да. Но я не могу рисковать. Черт с ним. Расходимся. Уйти и не оборачиваться. В конце-то концов «и остави нам долги наши, яко же и мы оставляем должникам нашим».
— Жаль! Жаль! — говорит мне вслед мой-то. — Так интересно все разворачивалось, так хотелось поработать!
Дом, кое-как залатав и отчистив, я продала каким-то латиносам. Они были противные, угрюмые и ни разу не улыбнулись, даже из вежливости. Поэтому я не стала им рассказывать, которая стена в подвале пропускает воду во время дождя. Будет сюрприз! Меня не спросили — я не ответила, как учил меня риелтор.
— Я сам не хочу знать! Я сам не хочу знать! — говорил он, выставляя ладони.
Имущество распродала на «ярд сейле» — дворовой распродаже. Вытаскиваешь на улицу столы, раскладываешь ложки-поварешки, занавески и прочую дрянь, вроде той, которой торгуют в подземных переходах. Продала и мебель; пришла немалая толпа людей поглазеть и прицениться; за всеми не уследишь, так что много чего украли, включая готовальню, но она ведь все равно была не моя. Мне приятно было, что американцы тоже тырят: не все ж мы одни. Терраса за годы выцвела, дерево стало совсем серебряным, и подступал срок, когда, по расписанию сертифицированного строителя, надо было обновлять ее, промазывая пропиткой. Не буду, пусть промазывают латиносы. У их детей, кстати, головы были просто огромные.
А машину я продала дальнему соседу, державшему небольшой вонючий бизнес в собственном дворе: развинчивал рухлядь на запчасти, перебирал моторы, продавал в автомастерские. Просила пятьсот долларов, но гешефт не вышел, в товаре он хорошо разбирался и заплатил мне один бакс. Справедливо: ведь днище проржавело так, что между педалей, сквозь дыры в полу, мелькала дорога и раздавленные на ней, не вовремя перебегавшие дорогу скунсы. Еще и выручил: так просто ведь машину не бросишь, оштрафуют. Разве что завезти ее в лес, на забытый участок, к дому, называемому Конец Всех Путей, и оставить там до морковкина заговенья, до второго Колумбова пришествия, до дня, когда рак свистнет и за всеми за нами придут.
Голым приходишь ты в этот мир, голым и уходи.
Постояла на повороте, посмотрела.
Вырвала иглу из сердца и ушла.