Легкий кораблик — капустный листок
Шрифт:
— Кому-кому, закомукал! Мне — кому же еще!
— Заливаешь! — уверенно сказал Петя.
— Это я-то? Докажи!
Доказательств не было. Они помолчали.
— Чтой-то делать ничего не хочется, — потягиваясь, сказал Борька. — Объелся я у тебя на всю жизнь. Уж накормил ты меня на славу. Никто так со мной не поступал. А ты, Петрушка, не жадный! Хорошо!
Петя покраснел, вспомнив, как испугался вчера.
— Извини меня, Борь!
— Ты это о чем? — притворился Борька.
— Ну, как я…
— Ерунда! Думаешь, я лучше?
На
— Я, может быть, хуже! — сказал сам себе Борька и лег на скамейку, согретую солнцем. Он вытянул ноги и на мгновение застыл так, ни о чем не думая, ничего не чувствуя, кроме солнечного тепла. — Я, брат ты мой, тебе не Сашка! — продолжал он, возвращаясь оттуда, где он ничего не думал. — Сашка — это да! Он скоро приедет — и сам увидишь!
Петя был наверху блаженства: оказывается, Борька на него не обиделся.
— Хочешь, в шахматы будем играть? — предложил он.
— Не умею! — сказал Борька.
— Научу! Я с папой без форы играю!
— Не получится! — сказал Борька, задирая кверху ноги. — Я мешком как треснутый!
Но Петя не оступал.
— Я терпеливый! Я одну собаку выучил до десяти считать, чем ты хуже?
— И вправду — чем я хуже? — удивленно спросил Борька, опуская ноги на землю. — А какой она породы была?
— Королевский пудель.
— Ну, ей везет! А я — дворняжка!
Борька встал на четвереньки, залаял и побежал по двору.
Петя помчался за шахматами. Принес шахматы и сандалии.
— Вот они, голубчики! — обрадовался Борька, разглядывая свои старые, развалившиеся сандалии. — А я-то вас уже похоронил, бабушке сказал, что меня ограбили.
— Мы, что ли?! — ужаснулся Петя.
— Не-ет! Я такое придумал, что бабушка весь вечер крестилась и про них забыла. Теперь их домой — нельзя! Ну-ка, летите, милые!
И Борькины сандалии полетели в помойку…
Возвращение Сына Города
Саша вернулся в Ленинград. Летние каникулы он провел у бабушки под Псковом. Он любил возвращаться в город в конце лета. Это было самым любимым его занятием — возвращаться откуда-нибудь домой.
Другим самым любимым его занятием было уезжать из дома в июне месяце, и, уезжая, он не хотел возвращаться. Но лето такое длинное. За лето он успевал забыть и школу, и школьных друзей, и асфальтовый город. Летом он начинал любить бабушкину деревню, деревенских ребят, косцов, речку, лес, — словом, все, что называлось бабушкиной деревней.
Но стоило солнцу перекатиться из июля в август, стоило тем же самым утрам начинаться обильными росами, как Сашу охватывало беспокойство, и он ловил себя на мысли, что с ним обязательно должно что-то случиться.
Просыпаясь по утрам, он не сразу вскакивал, как в середине лета, а некоторое время лежал с закрытыми глазами, представляя себе, что же с ним должно случиться. И каждое августовское утро ему виделось, как он вернется в свой город, на свою улицу, повстречается со своими друзьями, и что будет потом. От этого начинало стучать в висках, сердце колотилось, и, не в силах с собой справиться, он просыпался окончательно, прыгал с кровати и босиком мчался по деревне. Вслед ему мычали коровы, кричали воинственно краснолапые гуси. Испуганно взвивались белоснежные куры, бежали за ним собаки, а он несся стрелой к речке и прыгал вниз головой с обрыва.
Вода принимала его в холодные свои глубины, холодила его тело и голову, и он долго плыл по реке, и веером стояли над ним брызги, расцвеченные низким утренним солнцем.
Потом, шатаясь, он выбирался на берег и медленно шел по деревне в окружении деревенских собак. И снова мычали коровы, кричали воинственно гуси, и куры вспархивали у самого его лица. А на пороге дома ждала его бабушка, маленькая старушка, в большом новом сарафане и белом, в горошек, платке…
И вот он вернулся и как будто не узнавал родного города, а город его. Саша шел с мамой по улице и подпрыгивал, а на голове его подпрыгивала летняя белая кепочка.
За лето Саша изменился, вытянулся, и мама не узнавала сына. От счастья и гордости у нее кружилась голова и немного голова кружилась от дальней дороги и тяжелого чемодана.
— Не прыгай! — сказала мама. — Чемодан тоже прыгает, а я — с ним!
Саша посмотрел на маму и удивился, что его мама одна несет такой тяжелый чемодан. Он ухватился за ручку. И мама улыбнулась, узнавая в сыне помощника.
Потом они ехали на троллейбусе, и Саше хотелось кричать от того, что он видел за окном. А видел он Невский проспект и реку Фонтанку, Дворец пионеров и знаменитых коней. Он так радовался, что пассажиры сразу догадывались, что в город вернулся Сын Города и никто другой.
Как только они подошли к дому, Саша не выдержал:
— Мама! Я на минутку к Борьке…
Мама поглядела вслед убегавшему сыну и подумала: какой он легкокрылый и стремительный — он может когда-нибудь улететь…
Саша одним духом взлетел на седьмой этаж.
Открыл ему сам Борька.
— А-а-а-а! — протянул Борька. — Это ты-ы-ы!
Тон у Борьки был разочарованный, но Саша не обратил на это внимания.
— Борька — это ты! Здравствуй — это я!
На его крик в прихожую высыпали все Красномаки. Бабушка втащила его в квартиру и, крепко обняв, поцеловала.
— Сашенька, как ты вырос!
Таня с Маней повисли на нем и тоже закричали:
— Сашенька, как ты вырос!
Они полезли к нему целоваться и перепачкали его сгущенкой. Саша достал две шоколадки и протянул им.
— Никогда нас не забываешь, — сказала бабушка и, всплакнув, пошла на кухню.
— Никогда нас не забываешь! — как попугаи, повторили малышки. — Вон Борька нас ни разу не угостил.
— Они все лопают — и мое и свое. А ну, брысь! — Борька протянул узкую ладонь. Саша крепко пожал ее.