Лёка и Алёна

— Что за странный самолет? — спросила Лека.

— Подожди, какой, к черту, самолет, мы не виделись 12 лет, — Алена обняла ее, — какой, к черту, самолет?!

— Да вон, белый, белый альбатрос.

На белой полосе, под белым небом в белесом тумане стоял белый самолет без опознавательных знаков.

— Не знаю, — Алена махнула рукой, — ну, как ты там?

— А откуда он? — спросила Лека.

— Что за прихоть?!

Она обняла Леку, и они пошли по летному полю, покачиваясь. Два подсолнуха в июле.

Легкий смех витал над полем.

Алена забросила баул в машину, и они покатили.

Мерседес был открытый, и теплый ветер развевал Лекины волосы.

— Тебе бы пошел открытый Ролс-Ройс, — сказала Алена, — ты стала еще красивее. Как это у тебя получается в той стране? С вашей едой, с вашей радиацией.

— Если родилась красивой, — пропела Лека, — значит, будешь век счастливой.

— Какие у тебя зубы, Лека, — в 33 года такие зубы!

— С вашей едой, с вашей радиацией.

— Натюрлих. В нашей богатой Германии столько женщин с ужасными зубами. Если б у тебя были плохие, Гюнтер бы тебе сделал восхитительные. Он Паганини зубов. Его бормашина летает, как смычок…

Они мчались из Кельна в Аахен. Был чудесный августовский полдень. Что-то шептала пшеница. Свистел соловей.

— Ах, Германия, — повторяла Алена, — ах, мой милый Августин, сладко спи…

Они подъехали к трехэтажному дому в центре райского сада. За забором ржала лошадь.

— Герман, — нежно позвала Алена.

— Это твой муж? — спросила Лека.

— Муж Гюнтер, я тебе говорила, — поправила Алена. — Герман — конь. Ему три года, гордость Аахена.

Они въехали в сад. Пахло розами. В пруду плавало три лебедя.

Герман приветливо ржал.

— Ты будешь катать мою лучшую подругу, — Алена обняла его, — гут, Герман?

— Гут, гут, — Герман в знак согласия закачал головой.

— А это майне хауз, — Алена повела рукой, — шедевр Ханса Шпреде — лучшего зодчего Аахена.

— Лучший зодчий, лучший конь, — произнесла Лека.

Алена не слышала.

— Лестница — каррарский мрамор, — продолжала она, — "ПИЕТА" Микеланджело из того же. Стол — стекло Мурано, ножки — Бурано, плыл на корабле из Венеции. Сначала морем, потом по Рейну.

— Стол путешествовал больше, чем я, — сказала Лека. — Ты живешь в немецкой сказке.

— Братьев Гримм, — согласилась Алена, — а это мой маленький Мук, слышишь?

Откуда-то снизу доносился рокот бормашины.

— Гюнтер, бедненький, работает с утра до вечера. У людей болят зубки, и мой маленький Мук их спасает. Кабинет у нас на первом, мы — на втором, отсюда виден майне либе Аахен.

— Ты любишь свой Аахен? — спросила Лека.

— Обожаю — чисто, тихо, уютно. Даже ночью можешь спокойно гулять. Никто не подойдет. А как он тебе?

— Я еще не гуляла тут по ночам, — Лека рухнула в кресло. — У вас бывают белые ночи?

— В Германии есть все! В Киле пожалуйста — сколько хочешь белых ночей.

— Разведенный Дворцовый мост?

— Перестань, что за глупая ностальгия? Ты впервые на Западе?

— Да, — ответила Лека.

— Тридцать три года не выезжать! Как ты только выдержала?

— Бормашина не останавливается? — поинтересовалась Лека.

— У людей болят зубки, — повторила Алена. — Прости за бестактный вопрос — на что ты живешь? На зарплату филолога?

— Продаю наследство, — ответила Лека, — камни, ожерелья. По камню в месяц. Волшебное ожерелье кормит меня пять лет…

— А у нас — бор-машинка. В прошлом году купили дом в Чили.

— Дальше не было?

— Аахенцы любят экзотику, — объяснила Алена, — и потом, в Чили у нас родня — дядька Гюнтера Вольфганг и тетка Амалия — чудные старики, поселились там сразу после войны.

— А где жили "до"?

— Перестань, кого это сейчас волнует. Мы с Гюнтером очень увлекаемся лошадьми, у нас прямые контакты с орловским заводом.

Бормашина звучала ровно и уверенно. Гюнтер зарабатывал на орловского рысака.

— Лучшие люди Аахена носят зубы моего Гюнтера, — продолжала Алена, — бургомистр Шванц, судья Шмук, пастор Швабе…

Алена еще долго перечисляла лучших людей Аахена с зубами Гюнтера. Лека рассеянно слушала.

— Кстати, у Рольфа тоже наши зубы, — вдруг сказала Алена.

— Неужели, — удивилась Лека, — а уши?

— Перестань издеваться. Совсем неплохой мужик. У него пивной заводик. Я тебя с ним познакомлю. Он скоро будет здесь. Давай пока быстро окунемся — и за стол.

Они барахтались в бассейне посреди сада, брызгались, визжали, потом долго вытирались махровыми полотенцами, и, наконец, сели прямо на траву, где был накрыт стол с яствами — итальянские сыры, финские колбасы, фрукты из Африки, таиландский перец и большая бутыль мозельского вина "Молоко моей матери". Посреди, на вертеле, красовался кусок жареной оленины.

— Гюнтер вчера сам подстрелил на охоте, — похвасталась Алена, — олени — его страсть.

— Почему именно олени?

— Гюнтер говорит потому, что ничего благороднее он не встречал. Он никогда не пойдет на оленя с ружьем — он пронзает их стрелой из лука. Настоящий германец — стреляет не хуже своих предков. Он вообще отменный стрелок — это у него от бормашины — там тоже надо быть точным, особенно когда лечишь нерв… Отрезать тебе кусочек?

— Оленя не ем, — ответила Лека.

— Это еще почему?