Лекарь
Шрифт:
И разрушительна в стихии»
Ламис звонко расхохоталась, — Я ещё не слышала такого сравнения. Очень точно, особенно после сегодняшнего. Это чей стих?
Я склонил голову.
— Хорошо сказали, — «И разрушительна в стихии», надо будет запомнить.
— Вам неприятно говорить про Якуба?
— Почему вы так решили?
— Вы уходите от ответа, переводите разговор на другое, на прямой вопрос не отвечаете. Можете мне поведать, что именно случилась с вами и с ним. Что-то личное?
— Нет.
— Оно имеет отношение к этой семье.
—
— Он угрожал, что расскажет отцу, что узнал про вас?
— Нет. — На этот вопрос последовала крохотная заминка с ответом.
— Вы взяли у отца деньги?
— Нет.
— Вы не передали их Асхату?
— Нет. То есть, да. Вы путаете меня.
— Отвечайте, прошу вас, спокойно и неторопливо. Думайте, прежде чем говорить.
— Вы возвращались одна?
— Нет.
— Был поздний вечер?
— Да.
— Их было трое?
— Нет, четверо. Ой. — Она испуганными глазами смотрела на меня, в них собиралось огромное облако боли, вот оно прорвалось, и слезы потекли тоненькими струйками, стекая по щекам и капая с подбородка. Она склонила голову.
— Они обесчестили вас?
Ламиса, молча, кивнула.
— Вы возвращались отсюда, после того как проведали семью брата. Вы очень его любите, если не взирая на запрет отца ходили сюда, но в тот день вы задержались, или что-то вас задержало и уже стемнело когда вы покинули этот дом. На обратной дороге, здесь я могу только сделать предположение, есть баня, вас насильно затащили туда и надругались. Потом выкинули на улицу, со словами, чтоб вы молчали, если скажите хоть слово, они обещали сказать людям, что вы сами согласились. Знаете, чем это вам грозит?
Камни, обычные камни, которых много на каждом углу стали бы вашим палачом и могилой.
Разнузданная толпа подстрекаемая криками таких вот уродов, растерзала бы не задумываясь. Вы можете ничего не говорить, только кивайте, если я прав.
Это было в день смерти Асхата?
Она вздрогнула, как от удара, глаза широко раскрылись, лицо вдруг побледнело, и она тихо опустилась на грязный пол.
Я растеряно смотрел на неё, потом на девочку, со словами — Держи тетю, — Положил Айю на грудь, она обняла за шею и крепко прижалась. С трудом поднял безвольное тело Ламис, оно все норовило выскользнуть, но удержал, и пошел в беседку. Там уложил их, сказал ребенку, — Сторожи, — Убежал (сто лет не бегал) за своим мешком у меня была очень вонючая штука, лучше не знать из чего я её делаю, в чувство приводит на раз. На обратной дороге захватил воды. Отрава не понадобилась на обратном пути услышал тихий плач. Она очнулась и когда я вошел. Ламис сидела, прижав к груди Айю и бессвязно что-то причитала.
Дал ей напиться. Зубы лязгали по краю глиняного кувшина, она пыталась говорить и пить одновременно.
— Он сказал что убьёт их…. Взял с собой…. А потом …. Шли…. говорили что это я виновата… они избили меня и Фадву…. А через месяц …. Пришли снова…. На это раз они надругались над ней одной пригрозив тем что если она не согласиться…. Они …. Хотели ….
А — айву …. — Одной рукой она отодвинула посудину и прижала девочку сильней к себе, у той скривилось губы и она громко заплакала.
Ламис, ослабила хватку, концом своего платка стала вытирать слезы, — Я сама их убью, если они тебя тронут, сама. — Повернула ко мне голову и с ненавистью в полный голос крикнула САМА!! Пусть Аллах, меня покарает за это.
Я присел рядом. Не зная как мне подступиться к ней чтоб утешить её горе, потом плюнул на всё, обнял за плечи и прижал к себе. Айя, сначала ворочалась, а потом затихла, на детском лице было недетское выражение, она только крутила головой переводя взгляд своих серо-зеленых глаз с меня на Ламис. Так мы просидели довольно долго, пока не вернулись из похода на рынок Фадва и Ибрагим.
Сначала послышался, разговор, а потом на тропинке появился веселый Ибрагим. Ламис повела плечом и отстранилась от меня, отвернулась от подходящего мужчины, скрывая лицо.
— Тебя нельзя оставить одного, кто это?
— Сестра Асхата.
— Такая большая? — Он в сомнении стал осматривать сидящую к нему спиной женщину.
— Мужа! Его звали Асхат. Ты что не спросил, как его звали?
Он почесал, затылок, — Как-то невдомёк было. Я всё больше шел позади. На обратном пути один полоумный увязался, но я быстро ему мозги вправил, догнал уже перед самым домом.
— Ничего подозрительного не заметил?
И не дав ему ответить заговорил с Ламис. — Посидите здесь пока, мне надо поговорить. Я потом подойду, а вы никуда не ходите ждите.
Встал с помоста, и ухватив Ибрагима за рукав галабеи чуть ли не силой поволок в дальний конец сада, где можно было спокойно поговорить и рассказать что я случайно узнал.
Это не заняло много времени, он сначала очень разозлился и хотел уже идти убивать, но я остановил его. Объяснив, почему этого нельзя сделать там, на улице, а можно сделать здесь в этом доме. Он согласился с моими доводами и ушел.
Я же пошел к дому, по дороге заглянул в беседку, Ламис пожаловалась что Айя, хочет к матери, попросил отвлечь. Скорым шагом дошел до дома, не входя, окликнул Фадву. Она вышла, поправляя на голове платок. — Да, Мухаммад, а где Айя?
— Она в беседке с Ламис. Мы сейчас пойдем туда вместе. В двух словах, я всё знаю.
Она прикрыла ладонью рот, на глазах заблестели слезы, как-то без вольно села на пороге.
— Мы с Ибрагимом вам поможем, чтоб мне не повторяться, пойдемте, я вам обоим расскажу что задумал.
Сначала они долго плакали. Потом шептались, потом обнимались, потом…. Я их разогнал.
Давайте сделаем все дела, на горе и радости будет время. Ибрагим ушел за кади, думаю он за пару золотых, согласиться придти чтоб засвидетельствовать, что женщина Фадва, в здравом уме и твердой памяти, продает свой дом, Господину Мухаммаду. Оный на правах хозяина. Разрешает жить вдове по имени Фадва за одну медную монету в год, которую вышеозначенная женщина обязуется выплатить вовремя и в оговоренный срок.