Лекарство
Шрифт:
— Ну, и как давно вы встречаетесь с принцем Очарование? — спрашивает она, не глядя на меня.
— Мы просто… — я замолкаю. — Вообще-то, не знаю. Не могу вспомнить.
Даллас поднимает голову, легонько улыбается, извиняясь.
— Я знаю, каково это. Когда я вернулась в первый раз, что-то со мной было не так. Волосы у меня, — она показывает мне дред, — были темные и густые — вроде как у тебя. Одежда была тесной и неудобной. Мать умерла сразу после того, как я родилась. Я все еще знала это, но отец оказался настоящим козлом. Можно было подумать, что программа должна была изменить его, если бы они хотели, чтобы я благополучно вернулась.
Она замолкает, чтобы отпить кофе.
— А когда он ударил меня в лицо, после того, как однажды вечером пришел пьяным, я приобрела не только выпавший зуб. Еще появилось несколько воспоминаний.
Я едва не роняю чашку.
— Подожди, твой отец… у тебя появились воспоминания?
Я не знаю, какой вопрос задать первым, но Даллас поднимает руку, показывает, чтобы я замолчала.
— Отца посадили, — говорит она, — а мне назначили дополнительный курс терапии. Я не рассказала врачам о воспоминаниях, потому что до меня дошло, откуда они появились. Как я их сохранила.
Она надолго замолкает, наблюдая за моим лицом.
— Полагаю, ты тоже знакома с Роджером.
— Роджер был тем обработчиком, который забрал меня, — говорю я, понизив голос от стыда — стыда, я знаю, незаслуженного, от которого мне нехорошо. — Он совершал обмен в Программе. Я поцеловала его в обмен на то, чтобы сохранить воспоминание, то самое, которое и привело меня к Джеймсу.
— Поцелуй? — горько смеется Даллас. — Роджер — это воплощение всего зла в этом мире. Всего, что я презираю. Он был и в моем учреждении. Но он просил не только поцелуя.
Даллас начинает выкручивать перед собой руки, и ее шею и грудь начинают покрывать красные пятна.
— Либо раздевайся, либо ничего, — говорит она, так искусно имитируя его голос, что у меня мурашки бегут по коже.
— О, Господи, — бормочу я, — Даллас, мне так жаль…
— Когда все было кончено, — говорит она, не обращая внимания на мои сожаления, — у меня было шесть воспоминаний. Но их не достаточно. Я хочу больше, я хочу их все. Иногда я не знаю, реальный ли я человек — мне не нравится то, что осталось.
Она печально улыбается.
— Я так чертовски зла. И я хочу, чтобы они отплатили мне.
— Я помогу тебе уничтожить Программу, — говорю я серьезно, — я не вернусь туда, и я их уничтожу, это точно.
История Даллас что-то задела во мне, пробудила то отчаяние, с которым я покидала Орегон. Мы здесь боремся за свою жизнь. А Программа никогда не остановится.
Даллас, похоже, удивлена моим ответом.
— В тебе может быть больше, чем я предполагала, Слоан, — говорит она. Странно, но ее одобрение придает мне большую ценность. Потом, поделившись секретами, Даллас встает и уходит, оставив на столе недопитый кофе.
В животе у меня все еще нехорошо от мыслей о Роджере, и я беру кофе Даллас, выливаю его в раковину и вытираю чашку, а потом ставлю в сушилку. Когда я была в Программе, Роджер сделал мне предложение. Он попросил поцелуй в обмен на таблетку, которая сохранит одно воспоминание. Его прикосновения, его вкус — не думаю, что я когда-нибудь их забуду. Я плакала все время, когда его руки, его губы касались меня. Даже теперь, когда я об этом думаю, я дрожу от беспомощности и обхватываю себя руками. А что бы он сделал, будь у него возможность… Но у меня был Риэлм. Он сберег меня от Роджера, сломав ему руку, сделав так, чтобы его уволили. Даллас не спас никто.
Я не забыла о нашем тяжелом положении — о том, что мы в бегах, и нам некуда идти. Но мы, по крайней мере, свободны. Нет обработчиков, чтобы связать нас. Нет докторов, которые бы рылись у нас в воспоминаниях. В каком-то смысле мы счастливы. Когда я смотрю на маленькое помещение, вспоминаю наше отчаянное положение, я напоминаю себе об этом. Нам повезло, что мы выжили.
* * *
— Почему тут пахнет мылом? — бормочет Джеймс, лежа в кровати, когда я вхожу в комнату. Он поворачивается и смотрит на меня, сонно моргая затуманенными глазами.
— И кофе? — спрашивает он. — Боже, Слоан, у тебя есть кофе?
Я ухмыляюсь.
— А ты будешь вести себя хорошо?
— Ты шутишь? Если у тебя есть кофе, я тебя прямо сейчас расцелую. А если у тебя есть чизбургер, детка, я встану перед тобой на одно колено.
Я смеюсь и протягиваю ему чашку. Джеймс встает с кровати, широко зевает. Прогягивает руку и гладит меня по еще мокрым волосам.
— Вьются, — говорит он, закручивая прядь себе на палец. — И чистые. Как тебе это удалось?
— Я приняла душ, — говорю я, как будто это большое достижение.
— Ну надо же.
— В следующий раз я попробую достать какую-нибудь укладку для волос.
Без фена и выпрямителя волосы у меня с каждым днем завиваются все больше. Ничего странного, если вспомнить фотографии, которые висят на стене гостиной у родителей — там у меня локоны.
— Ладно, красотка, — Джеймс отпивает из чашки и корчит гримасу, а потом ставит чашку на тумбочку.
— Ужасный кофе.
— Да, и сливок никак не найти.
Джеймс, потянувшись, оглядывает комнату.
— Да, мы и правда здесь. Нашла что-нибудь интересненькое, пока прихорашивалась и портила кофе?
— Мы долго говорили с Даллас, — говорю я, чувствуя, что предаю ее, даже упомянув об этом. Джеймс пересекает комнату и начинает рыться в мешке с одеждой.
— Еще не вырвали друг другу волосы?
— Нет еще, — говорю я. — Я думаю, я начинаю ее понимать. Еще я думаю, что она тобой чуточку увлеклась.
Джеймс, извиняясь, пожимает плечами, а я подхожу к нему и обнимаю сзади, кладу подбородок ему на плечо.