Лекции по истории средних веков

Васильевский Василий Григорьевич

Возвышенная и благодарная речь, хотя и принадлежащая язычнику. Что касается христианских писателей, то одни из них делают из Иовиана преследователя язычества, другие объясняют кратковременность его правления тем, что он оказал покровительство Максиму и Приску, которых Юлиан взял с собой как гадателей в поход на персов, и, сверх того, украсил в Тарсе цветами гроб Юлиана, который, по словам Григория Назианзина, следовало бы бросить на живодерню.

После смерти Иовиана в Дадастане (17 февраля 364 года) легионы и представители бюрократии избрали в Никее Валентиниана I. Дозволим привести о нем любопытный рассказ Созомена.⁵⁵ Раз Юлиан, сопровождаемый обычной свитой, отправился в храм Фортуны для жертвоприношения. Понтифексы, находившиеся с обеих сторон у входных дверей, кропили входящих лустральной водой по языческому

обычаю. Один трибун щитоносцев (agens scholam scutalonirum secundam), который шел впереди императора, получил несколько капель воды на свою хламиду и приведен был этим в такое негодование, что ударил жреца, говоря, что он осквернил его, а не очистил. Сцена произвела смятение. Юлиан велел схватить виновного и потребовал, чтобы он принес жертву и оставил военную службу. Этот трибун был Валентиниан. Прецеденты нового Августа, его личный характер – нетерпеливый, вспыльчивый, способный к припадкам страшного гнева, заставляли думать, что он внесет тот же дух и в дела общественные. Но публичное поведение Валентиниана I, его правительственные принципы и правила были осторожнее, чем личный характер.

Их христианских императоров Валентиниан всех лучше понял и наиболее искусно защищал свободу совести. Тотчас по вступлении на престол он издал манифест о свободе религии, и притом в самом обширном смысле, то есть для всех христианских сект и для всех языческих культов. В одном из эдиктов (372 г.) он ясно высказывает основной принцип своей религиозной политики.

Весьма хорошо характеризует его отношение к религии Аммиан Марцеллин (Lib. XXX. 9, 5; в издании Gardthausen. II. Р. 228). Он заявил епископам, старавшимся привлечь его к участию в церковных спорах, что ему, как мирянину, не подобает решать вопросов веры; это дело священников, которые и должны иметь полную свободу съезжаться на соборы для их обсуждения и устройства соглашения между собой (Sozomen. VI, 7. Ambros, epist. 21).

В 370 году в церквах Рима, вероятно и в других, был прочитан эдикт императора против возрастающего корыстолюбия и вымогательства клириков и монахов. Им запрещено было посещать дома вдов и сирот с целью вымогательства наследства – завещания и дарственные записи в пользу монахов и клириков признавались недействительными. Имение без наследников должно принадлежать фиску. Духовные лица могли наследовать, только если они ближайшие родственники умершего. Вымогательство имущества было уже очень распространенное среди духовенства злоупотребление; это признают сами христианские писатели, например Иероним. Также блаженный Августин восстает против обычая отцов отдавать все имение церкви, лишая наследства родственников: пусть верующий, имеющий одного сына, считает вторым Христа, а имеющий двух, пусть считает Христа третьим и т. д. Только церкви, как корпорации, могли принимать в дар и в наследство землю и движимое имущество, клирики же, как частные лица, были лишены этого права.

Далее Валентиниан первым ввел в обычай освобождать преступников в день Пасхи и восстановил забытый закон о праздновании воскресного дня. Он относился беспристрастно как к арианам, так и к последователям никейского исповедания.

Что касается язычников, то по законам Валентиниана храмы их сохранили огромные земельные владения и сокровища, накопленные почти в продолжение целого тысячелетия. Только в одном пункте Валентиниан с большей практичностью обратил свое беспристрастие к старой религии в пользу государства. Когда после смерти Юлиана поднялись споры об имениях, подаренных церкви и частным лицам и возвращенных позже Юлианом Апостатом языческим храмам, то Валентиниан решил спор хорошо и скоро, объявив их имуществом казны. Дары самого Юлиана также были отобраны у языческих храмов. Но жрецы получали по-прежнему содержание от государства, им даже были дарованы новые привилегии: те из них, которые достигли высших ступеней, освобождены были от принудительной службы и пытки. Валентиниану I приписывался (см. Richter, р. 364)⁵⁶ закон 364 года, уничтожающий привилегию христианского духовенства в отношении налога на промыслы, но закон этот, собственно, принадлежит брату его Валенту и касается восточной части империи. Привилегию такого рода христианские клирики получили от набожного императора Констанция в 343 году; при этом предполагалось, что выгоды, извлекаемые ими от мелочной торговли и занятий ремеслами, послужат также в пользу бедных, и вследствие того освобождались от подати даже наемные

помощники клириков в торговых делах. Отсюда проистекали большие злоупотребления. Строгие и ревностные Отцы церкви (Августин, Иероним) восставали против духовных лиц, занимающимися более купеческими сделками, чем церковными обязанностями. Наконец само государство нашло полезным отменить привилегию.

Император Валент на Востоке в 364 году, император Грациан⁵⁷ на Западе в 379 году издали законы, подчиняющие клириков промысловому налогу в определенных размерах.

Соправителем Валентиниана I на востоке был его брат Валент, покровитель ариан. Преемником его на западе был сын его Грациан, который после смерти Валента в сражении с готами при Адрианополе избрал себе в соправители Феодосия.⁵⁸ К ним мы еще вернемся, а здесь упоминаем о них потому, что при них положен конец борьбе христианства с язычеством.

При Грациане и Феодосии принцип веротерпимости, свободы всех религий, провозглашенный Миланским эдиктом 313 года, уничтожается и христианство объявляется господствующей религией в государстве. Таким образом, царствование этих двух императоров составляет эпоху в истории христианской церкви. Языческие культы запрещены; язычники и даже ариане (за исключением готов, поселенных в империи) преследуются. Языческий император Константин провозгласил в 313 году и подтвердил в 324 году принцип веротерпимости, требуемый самим духом христианства. Потом он был нарушаем арианскими императорами.

Теперь его устраняют православные императоры Грациан и Феодосий (эдикты 379–382 гг.), и замечательным фактом при этом является то, что те же христиане, которые с такой настойчивостью требовали веротерпимости, когда представляли сами гонимую секту, со страшным фанатизмом и даже изуверством теперь восстали против него. Представители церкви, теперь богатой и могущественной, привыкшей к покровительству, раздраженные вследствие постоянно повторяющихся внутренних раздоров, сделались неспособны даже понимать свободу веры, которую принесло в мир ими же самими исповедуемое учение. Как языческий бог Хронос, христианская церковь поглотила свое собственное детище.

* * *

Вступив в союз с государством, церковь, однако, всеми силами старается оградиться от него, строго отделить свою власть от власти светской. Император, бывший прежде верховным жрецом (pontifex maximus), признается теперь только главой государства, но не церкви. В жизни и сочинениях восточных Отцов церкви Афанасия Александрийского, Григория Богослова, Василия Великого, Иоанна Златоуста и западного святителя Амвросия Медиоланского можно найти много замечательных примеров самостоятельных действий и смелости речи по случаю посягательств высшей государственной власти на духовную жизнь человека и свободу ее проявления.

Когда после страшных убийств в Солуни, на которые Феодосий дал согласие,⁵⁹ император явился в церковь в Милане, Амвросий не допустил его до причастия со словами: «…как подымешь ты эти руки, с которых сочится кровь невинно убитых? Как примешь ты святое тело Господа? Как поднесешь к своим устам Его бесценную кровь ты, словом ярости неправедно проливший кровь такого множества людей?»⁶⁰

Свой решительный образ действий с императором Амвросий оправдывал следующими соображениями: «Не императорское дело отрицать свободу речи, и не священническое не говорить того, что думаешь. Ничто в вас, императорах, так не народно и не достолюбезно, как любовь ваша к истине, изрекаемая даже устами вам служащих. Между хорошими и дурными государями та разница, что хорошие любят свободу, а дурные – рабство. Ничто так в священнике (и вообще в христианине) не гибельно перед Богом и не постыдно перед людьми, как не выражать свободы своих мыслей».

«Говорят, – писал по другому случаю Амвросий, – что государю все дозволено, что все его. Отвечаю: не трудись, император, думать, что в делах божественных ты имеешь императорское право, но если хочешь дольше царствовать, будь покорен Богу».

Гозий Кордубский развивал перед императором формальную теорию о свободе церкви. «Я сделался исповедником, – говорил он, – когда твой дед Максимиан преследовал Церковь. Если и ты меня преследуешь, то я также и теперь готов скорее все претерпеть, чем пролить неповинную кровь или изменить истине. Я не могу похвалить тебя, когда ты пишешь и грозишь подобным образом. Перестань так писать, не будь заодно с