Лель, или Блеск и нищета Саввы Великолепного
Шрифт:
Савва Иванович отодвинул от себя чашку. И Елизавета Григорьевна тоже опустила глаза: не любили Мамонтовы, когда так наседают. Николай Семенович и тот произнес:
– Однако…
Из этого следовало, что хозяева слишком много себе позволили и проявили к гостям некоего рода непочтительность.
Ефим Максимович не сразу сообразил, в чем причина наступившей паузы, неприятной и неловкой для всех присутствующих.
– Замолчи ты, глупая! – с опозданием накинулся он на жену, устыдившись за нее перед гостями. – Не слушайте вы ее. Несусветное городит. Язык
– Нет, почему же? – Савва Иванович помешивал ложкой чай, хотя он давно остыл. – Пожалуй, предложение как раз и интересное. Обдумаем и вам доложим.
– Еще чайку не желаете? – спохватилась хозяйка, чувствуя вину перед гостями.
– Благодарствую…
– Спасибо за чаек, – подхватил Кукин в знак поддержки своих, но все-таки не удержался и напоследок взял из вазочки чужую конфету.
После этих слов стало ясно, что чаепитие закончилось на несколько холодной, даже слегка неприязненной ноте и гостям пора встать и откланяться.
– Не слушайте вы! Она у меня молодая, дуреха еще! Много о себе понимает! – Ефим Максимович воспринял ранний уход гостей как невысказанную ими обиду.
Хозяйка, сознавая, что она под конец сама все напортила, в эту минуту вытерпела бы упрек от кого угодно, но только не от старика мужа.
– Зато вы о себе понимаете, к сожалению, слишком мало. Самим Аксаковым служили, с Гоголями и Тургеневыми якшались, до седых волос дожили, а под старость ничего не скопили, – при гостях стала выговаривать Ефиму Максимовичу хозяйка, с затаенной угрозой обещая, что наедине еще добавит к этому пару особенно ласковых слов. Затем она осеклась, на минуту замолкла и сочла нужным на прощание все же напомнить гостям: – А у нас ведь и дочка есть. Вот и ей бы работенку какую – хоть малютку в люльке качать.
По едва заметным признакам она определила, что малютка вскоре появится.
Елизавета Григорьевна первая направилась к двери – словно подальше от дурного глаза. Савва Иванович заспешил вслед за ней, доставая из жилетного кармана серебряные часы и глядя на циферблат: сколько они тут потеряли бесценного времени? Николай Семенович тоже встал и решительно поправил галстук.
– Хорошо, хорошо. И насчет дочки подумаем, – сказал Савва Иванович, но жена незаметно тронула его за рукав, и он тотчас переключился с дочки на отца: – Ефима Максимовича управляющим так и быть – оставим.
– А меня?
– Вас хоть владычицей морскою. Ну, не морскою, так речною. Всей водной стихии повелительницей. – Савва Иванович вернулся к тому, с чего сегодняшним утром начал: к читанным в детстве сказкам и сказочным фантазиям.
– Это кто ж такая, повелительница-то ваша? Поломойка, что ли? – Хозяйка к сказкам относилась явно недоверчиво и неодобрительно.
– Прачка, – ответил Савва Иванович и шагнул через порог, опережая Николая Семеновича и догоняя жену.
Этюд шестой
Шалый
– А что, может, и впрямь возьмем обоих? Правда, Ефимушка уж очень стар, за всем не поспеет, но зато как хранитель старины – фигура! Истинный Гоголь! Да и сподручно ему здесь: все знакомое, привычное, глазом наметанное, – вслух размышлял Савва Иванович, привыкший дела решать сразу, на ходу, не откладывая, чтобы затем время не терять и к ним не возвращаться.
– Почему бы и не взять, раз сами просятся. – Кукин умел давать советы, исходя не столько из их полезности, сколько из того, что можно было решить без всяких советов.
– Ты считаешь? – спросил Савва Иванович, чтобы лишний раз проявить к нему уважение.
– Думаю, так было бы правильно. – Кукин и сам себя зауважал.
– Что-то жена его мне не особо понравилась. Как бы и впрямь не возомнила себя здешней владычицей. – Елизавета Григорьевна не возражала, но делилась своими сомнениями, призывала мужа сразу не решать, еще подумать: все-таки дело важное – рядом с кем придется жить.
– Не всем с женами везет… – Савва Иванович льстиво намекал на то, что ему – в отличие от других, невезучих, – явно повезло. – Если же возомнит, останется у разбитого корыта. Мигом уволим.
– Как у тебя все просто. – Она не столько посетовала на мужа, сколько позавидовала ему и пожаловалась, что ей все дается с трудом, с ошибками и извечными сомнениями.
Они наскоро оделись и вышли из душных комнатенок, где ютились принимавшие их хозяева, на свежий, весенний воздух, снизу прохладный от таявшего снега, а поверху, куда больше доставало солнце, прогретый, сомлевший и душистый. Кукин потянул чуткими ноздрями, улавливая весенние запахи, и тоже сомлел, разнежился, отдался блаженной истоме. Савва Иванович стал долбить каблуком ямку, помогая выбраться набухшему, вспенившемуся ручью. Елизавета Григорьевна сняла шляпку с вуалью и подставила солнцу лицо.
Не успела за ними захлопнуться дверь, как изнутри ее толкнули и их догнал Ефим Максимович, без шапки, не успевший просунуть руки в рукава, хотя никаких рукавов-то и не было, поскольку он впопыхах сорвал с гвоздя не зипун, не армяк, а стеганую безрукавку.
– Согласна. Я ей внушение сделал, и баба моя теперь согласна, – доложил он, словно покинувшие их гости только и ждали, что ее согласия. – Уж вы не обижайтесь.
– Мы не обижаемся. Вы шапку наденьте, а то простудитесь. – Елизавета Григорьевна позаботилась о старике, уж очень растерянный и заполошный был у него вид. – Какое же внушение?
– А такое, что по нынешним временам каждой копейке радоваться надо.
– Что ж за времена такие?
– Запустение кругом. Уходит прежняя жизнь. Вымирают дворянские гнездовья. Стариков на погост сносят, а что вместо них? Хорошо, если пустота, а то ведь – и срамота.
– Возродим! – Савва Иванович не вдавался в подробности, что и как он собирался возрождать, но в успехе возрождения заранее был уверен.
– Дай-то Бог, дай-то Бог. Вы тут погуляйте по округе, осмотритесь, а я к вам еще выйду. Только Головина остерегайтесь, – счел нужным предупредить Ефим Максимович.