Ленин — Сталин. Технология невозможного
Шрифт:
Ну, и что должны были сказать ему в Смольном? Иди, мил друг, извинись да открывай газету обратно? Глядишь, ещё и разругаться ради какой-то «Биржевки» с Центробалтом?
А 29 октября на Малькова свалилось поручение похлеще — и крыть ему оказалось нечем (разве что морскими загибами, и то про себя).
«Выполнив очередное задание Военно-революционного комитета, я вернулся в Смольный. В широких коридорах вчерашнего Института благородных девиц бурлил и клокотал, как и все последние дни, нескончаемый человеческий поток. Взад и вперед стремительно проходили и пробегали люди в простых пальто или пиджаках, в матросских бушлатах, в солдатских шинелях…
Я направился на третий этаж, где помещайся Военно-революционный комитет.
— Товарищ Мальков, минутку! — раздался за моей спиной знакомый голос. — Ты-то мне и нужен.
Я обернулся. Передо мной стоял председатель Военно-революционного комитета Николай Ильич Подвойский.
Невольно вытянувшись (как-никак без малого шесть лет царской службы матросом на флоте не шутка!), я отчеканил:
— Есть Мальков, товарищ Подвойский!
— Вот и хорошо, товарищ Мальков, что встретились. Я как раз сейчас велел тебя разыскать. Решено назначить тебя комендантом Смольного. Принимай дела — и за работу!
Я опешил.
— Позвольте, Николай Ильич, ну какой из меня комендант? Я же простой матрос, дела этого я не знаю, не сумею. Тут ведь опыт нужен. Комендант Смольного! Шутка ли?!
Решительно, сверху вниз взмахнув рукой, как бы отрубая, отбрасывая мои возражения, Николай Ильич перебил:
— Сам знаю, что быть комендантом Смольного не шутка. И что опыта у тебя подходящего нет — тоже знаю. Только у кого же из нас есть этот самый опыт? Думаешь, я всю жизнь войсками командовал? Никогда не командовал, а теперь командую — надо! Раз тебя назначаем, значит, доверяем, вот и оправдывай доверие. А опыт придется на работе наживать. Главное — помни, что ты не простой матрос, а большевик и любое задание партии должен выполнить…»
Как минимум, в ближайшие двадцать пять лет многие назначения в Советском Союзе проводились именно так. А что делать? Кто подскажет альтернативный способ при том положении с кадрами?
Итак, с чего должен начать комендант? Сперва, наверное, наладить охрану, ибо по «штабу революции» шлялся кто угодно. У главных дверей стоял караул, а что до прочих входов — так их не то что не охраняли, но и не подозревали иной раз об их наличии.
История первая. Как из «штаба революции» классных дам выселяли
«Вернувшись 29 октября с телефонной станции, я взялся было за расстановку постов, только куда их ставить и в каком порядке, сам чёрт не разберёт… Решил я, чтобы получше разобраться, обойти все посты. Пошел по зданию: чудеса, да и только. Смольный делится на две части: Николаевская, меньшая, и Александровская, большая. В Николаевской разместились Совнарком, ВЦИК, ВРК и прочие советские учреждения, Александровская лее, оказывается, занята старыми классными дамами Смольного института благородных девиц, бывшими воспитательницами да несколькими институтками, по той или иной причине застрявшими в институте… Далее старая начальница Смольного, водившая дружбу с императорской фамилией, тут же. Комната ее чуть не по соседству с Совнаркомом и Военно-революционным комитетом. Заглянул в подвал — час от часу не легче! И там полно жильцов: старая прислуга Смольного, швейцары, судомойки, прочая публика…
Ходил я, ходил по Смольному, как вдруг во дворе, возле одного из входов Александровской половины, встречаю двух офицеров. Оба расфранченные, усы напомажены, одеколоном за версту разит. Я к ним:
— Откуда такие взялись? Пропуск!
Они остановились. Один, помоложе, окрысился было, да старший его за рукав дёрнул: не связывайся, мол, с матросом шутки плохи.
Предъявляют пропуска, все чин по чину: печать, подпись.
— Кто, — спрашиваю, — пропуска вам выдал? К кому? По какой надобности?
Младший опять сорвался:
— А тебе, собственно говоря, зачем об этом знать? Ты-то кто такой? Пропуск тебе предъявили, и хватит. Проваливай, откуда пришёл.
— Ах, вы так, ваши благородия! Ну что ж, познакомимся. Я — комендант Смольного, а вот кто вы такие, сейчас разберёмся. Не пожелали добром говорить, не надо. Марш в семьдесят пятую комнату, там выяснят, что вы за птицы…
С господ офицеров вся спесь мигом слетела. Семьдесят пятая комната Смольного института, где помещалась Следственная комиссия, с первых дней революции приобрела грозную славу среди буржуазии, офицерья и прочей подобной публики. Младший из офицеров совсем растерялся, залопотал что-то несуразное, а старший пустился в объяснения:
— Позвольте, господин комендант, позвольте! Это же просто недоразумение. Зачем в семьдесят пятую? Извольте, мы все объясним. Тут, видите ли, вопрос интимный, для чего же шум поднимать? Мы с поручиком, так сказать, с визитом к знакомым дамам. Они, знакомые то есть, и пропуска нам получили.
Я опешил.
— К дамам? Это к каким же дамам? Уж не к воспитательницам ли? Так там самой молодой лет за пятьдесят, наверное. Что у вас с ними за дела? Не кругло, господа, получается.
— Зачем же к воспитательницам? Мы, с вашего позволения, к собратьям, пардон, к сестрам по оружию, в штаб ударниц. Там, разрешите доложить, замечательное общество. Усиленно рекомендую обратить внимание, господин комендант. В случае чего почту за честь лично рекомендовать. Слово офицера — не пожалеете!
Ах ты, думаю, собачий сын. На свой похабный аршин меряешь! Отобрал у офицеров пропуска, выгнал их со двора и пошел проверять, что еще за штаб ударниц такой объявился в Смольном.
Оказывается, в нижнем этаже Александровской половины действительно разместился штаб женских ударных батальонов. И как я раньше не обнаружил? Девицы там подобрались одна отчаяннее другой. Называется штаб, а на деле сущий притон».
Оставим на совести товарища Малькова заявление, что кронштадтский матрос мерил весёлых девиц на какой-то иной аршин, нежели офицеры — однако из Смольного он ударниц вышиб. С остальными было сложнее. Выгнать поздней осенью на улицу женщин, которым попросту некуда идти (ибо все, кто мог, к тому времени уже покинули Смольный) у зверей-большевиков рука не поднялась. Стали искать, куда бы пристроить насельниц «штаба революции».
В середине ноября этим делом заинтересовался сам Свердлов — помещений-то не хватает! Вызывает он коменданта и говорит ему таковы слова:
«— Товарищ Мальков, как у вас с очисткой от посторонних Александровской половины Смольного? Помнится, Военно-революционный комитет выносил такое постановление.
— Постановление было, Яков Михайлович, только, так сказать, в принципе. Практически еще не выселили. Да и куда их девать? Вон их сколько…
Яков Михайлович нахмурился.
— Это плохо, когда практические дела расходятся с принципами. Придётся вам поторопиться. Александровская половина Смольного нам нужна… Что же касается классных дам, то в Петрограде помещений хватит. Проверьте, нельзя ли их переселить в Александро-Невскую лавру или в Ксеньинский институт. Он ведь своего рода младший брат Смольного. Одним словом, надо сделать, и сделать быстро.
Раз надо — значит надо. Послал я несколько человек матросов в лавру, только ничего хорошего из этого не вышло. Монахи их встретили чуть не с пулеметами. Даже во двор не пустили. И разговаривать не стали. Ребята кричат монахам: „Вы же христиане, Христос велел любить ближнего, так приютите божьих старушек!“ Куда там, и слушать не хотят.
Махнул я рукой на лавру, решил не связываться. Устрою, думаю, своих жильцов в Ксеньинском институте. Заведение-то действительно Смольному сродни.
В Ксеньинский послал я на переговоры одну из наиболее энергичных классных дам. Люди они, думаю, свои, скорее договорятся. Не тут-то было! Как только директор Ксеньинского института услыхал, зачем к нему пожаловала представительница Смольного, замахал руками и отказал наотрез: „Помилуйте, — говорит, — и помещения-то у нас нет, и своих девать некуда, не то что двести — триста человек, а и десятка взять не можем. Рады бы, да некуда“.
Прямо из Ксеньинского явилась эта дама ко мне, чуть не плачет. Не то чтобы ей уж очень хотелось из Смольного уезжать, нет, но обидно было такой отказ получить. И от кого? От своих же, которых всегда смольненцы держали за „бедных родственников“.
Выслушал я ее и успокоил: ничего, мол, не огорчайтесь, у вас не вышло, так мы попробуем. Авось с нами этот директор будет посговорчивее! Вызвал своего помощника и велел ему тотчас ехать в Ксеньинский институт.
— Передай, — говорю, — директору, что ежели у него, в Ксеньинском, не найдется места для благородных девиц и прислуги из Смольного, так мы у себя, в Смольном, найдем место для него, а найдем сразу же, сегодня, самое надёжное…
Не прошло и часа, возвращается мой помощник обратно. Ну, говорит, и комедия. Чистый цирк! Директор Ксеньинского согласен не только всех классных дам и прислугу разместить, а и еще кого-нибудь в придачу. Представительница Смольного его-де не так поняла, он просто шутил, а она приняла шутку всерьез и зря беспокоила господина коменданта.
Дипломатические переговоры с Ксеньинским институтом были успешно завершены, и через день мы начали эвакуацию наших соседок».
Душевная история, правда? В принципе, комендант Смольного мог попросту велеть очистить помещения — и ступайте себе, куда хотите. Однако именно большевики озаботились судьбой несчастных женщин — никому из «классово-близких» они были попросту не нужны. Это еще штришок к вопросу о «России, которую мы потеряли»…
История вторая. «А ты кто будешь?»
Итак, первым делом надо было наладить охрану. Вроде бы простое дело, тем более для моряка — а оказалось неожиданно заковыристым.
«…Прогнали ударниц из Смольного, а я между тем занялся проверкой порядка выдачи пропусков. Проверил. Выдает пропуска, оказывается, кто угодно и кому угодно. Выписывают-то их в комендатуре, но кто выписывает? Писаря, которые сидят в комендатуре с дооктябрьских дней, набраны из военных писарей царской службы. Писари же да фельдфебели — первые шкуры, вечно около начальства терлись, это каждый матрос и солдат знает. Пойди разберись, кому эти писари дают пропуска. Вижу, так дальше нельзя. Какая уж тут охрана?..
Пошёл к Дзержинскому. Надо, мол, меры принимать. Выслушал меня Феликс Эдмундович и говорит:
— Дело не легкое. Люди везде нужны. Так что на многое не рассчитывай. Несколько человек покрепче возьмём из Кронштадта. Вместе с теми матросами, что пришли в Смольный с тобой, они составят основной костяк комендатуры, его ядро. Ну, а в остальном поможет Красная гвардия.
Сел Феликс Эдмундович к столу, набросал несколько слов на листке бумаги и протянул мне:
— На, двигай в Кронштадт за подмогой.
Я прочитал:
„В КРОНШТАДТСКИЙ МОРСКОЙ КОМИТЕТ 4 ноября 1917 г.
Прошу назначить семь человек матросов для обслуживания Смольного института. Предс. Дзержинский“.
Семь? Маловато будет, Феликс Эдмундович…
А ты думал, семьдесят тебе дадим?
Взял я бумагу, расписался на копии (Дзержинский писал на листке блокнота под копирку. Тогда многие так делали — оставляли себе копии для контроля): „Подлинник получил. Комендант Мальков“ и отправился в Кронштадт.
Выдачу пропусков удалось наладить быстро. А вот с охраной продолжались заморочки.
При всей своей преданности революции, стойкости и дисциплине красногвардейцы не обладали ни достаточными военными знаниями, ни опытом несения караульной службы. Обучить охрану из красногвардейцев военному делу, привить ей твердые знания обязанностей часового на посту, выработать необходимые навыки не было никакой возможности. Как и чему можно было научить красногвардейца, пришедшего для охраны Смольного со своим отрядом с завода или фабрики на 3–5 дней, самое большее на неделю, и опять возвращавшегося на завод? Едва успевал он получить элементарное представление о караульной службе, как на его место приходил уже новый, которого нужно было учить заново.
Мы же, коренной состав охраны и ее руководители, не имели возможности не только проверить или изучить людей, которым доверялась охрана Смольного, но даже поверхностно познакомиться с ними, узнать их в лицо. Не проходило дня, чтобы я, обходя посты, не наталкивался на часовых, которых ни я не знал, ни они меня не знали. Сплошь и рядом на этой почве возникали самые нелепые недоразумения, бесконечные конфликты, То я или мои помощники хватали и тащили упиравшегося часового в комендатуру, приняв его за постороннего, то часовой наставлял мне штык в грудь, пытаясь меня арестовать. Просто не хватало терпения.
Поговорил я с Подвойским, ставшим теперь народным комиссаром по военным делам, с Аванесовым, Дзержинским. Надо, мол, что-то с охраной Смольного делать, нельзя так дальше.
Уговаривать никого не пришлось: все не хуже меня понимали, что красногвардейцам трудно нести охрану Смольного, что нужна воинская часть, но такая, которая сочетала бы в себе красногвардейскую пролетарскую закалку и преданность революции с опытом и знаниями кадровых военных.
Среди войск Петроградского гарнизона найти часть, где преобладал бы пролетарский состав, вряд ли было возможно. Большинство солдатской массы составляли крестьяне, не имевшие той пролетарской и революционной закалки, что заводские рабочие. Да и существовали ли вообще в армии такие части, где основным костяком, основной массой были бы кадровые рабочие?»
В конце концов охрану Смольного поручили латышским стрелкам — но не потому, что инородцы-большевики опирались на инородческие штыки, а потому, что латышские полки состояли большей частью из рабочих, соответственно, были большевистскими, грамотными (что важно) и имели представление о дисциплине.
Но к тому времени возникли проблемы с самими охраняемыми, которым эта забота стала надоедать. Поначалу противники большевиков относились к ним не всерьез и покушений не устраивали — но ведь время-то идет!
«В 1917 году Ленин ездил и ходил всюду без всякой охраны. Очень меня это беспокоило. Несколько раз пытался я говорить на эту тему с Владимиром Ильичем, он только рукой махал:
— Помилуйте, батенька, только этого недоставало!
Спорить с ним было бесполезно.
Говорили с Владимиром Ильичем об охране и Яков Михайлович и Феликс Эдмундович, но и они ничего не добились. А ведь Владимир Ильич не только постоянно выезжал из Смольного, частенько под вечер он отправлялся пешком вдвоем с Надеждой Константиновной побродить по улицам, отдохнуть от нечеловеческого напряжения. Пешие прогулки, как я заметил, были излюбленным отдыхом Владимира Ильича.
В 1917 году Ленина, правда, немногие знали в лицо, портретов его еще не публиковалось, но все же маю ли что могло случиться. Когда Владимир Ильич отправлялся на очередную прогулку, на сердце у меня бывало неспокойно. Не говоря ничего Ильичу, я строго-настрого приказывал часовым не спускать глаз с него и Надежды Константиновны, когда они гуляли невдалеке от Смольного, но делать это так, чтобы не попасться Ильичу на глаза. (Знал: заметит, будет сердиться.) А уж если кто чужой к ним приблизится да покажется подозрительным, тут действовать решительно…
Делать это было сравнительно легко, потому что вокруг Смольного постоянно выставлялись подвижные посты, которые следили, чтобы не было скопления подозрительной публики».
Впрочем, по части охраны у большевиков была принята двойная мораль. Тот же Дзержинский, который уговаривал Ленина согласиться на охрану, когда с тем же вопросом приступали к нему самому, отвечал:
— Зачем? Убьют! Беда какая!.. Революция всегда сопровождается смертями. Это дело самое обыкновенное. Зачем так ценить себя? Это смешно… [265]
Ну, и что мог поделать с такими комендант?
История третья. Лепешки на лампадном масле
265
Бонч-Бруевич В. Как организовалась ВЧК. // Чекисты. М., 1970.