Ленин — Сталин. Технология невозможного

Прудникова Елена Анатольевна

Когда большевики взяли власть, хлеба в Петрограде было на половину дня. При выдаче в полфунта (200 грамм на человека) городу требовалось 48 тысяч пудов ежедневно, а в наличии было 30 тысяч пудов. Послав красногвардейцев на розыски, сумели найти и реквизировать еще 300 тысяч. И всё равно с 7 ноября паек пришлось уменьшить до 3/8 фунта в день. С 15 ноября, когда удалось протолкнуть к городу эшелоны из провинции, его снова увеличили до той же половины фунта.

Следующему рассказу кто не хочет, может не верить. (Рассказы ходят разные, в том числе и такие: мол, первой блокадной зимой Жданову самолетом из Москвы персики возили.) Однако при том, что собой лично представляли Ленин, Сталин и Дзержинский [266] , едва ли в семнадцатом году, когда все большевики стиснуты были в крохотном пространстве Смольного, могло быть как-то иначе. Поэтому, как пословица говорит: не веришь — прими за сказку.

266

Про Свердлова не говорю просто потому, что не знаю.

«Немало хлопот доставляли мне вопросы продовольствия, отопления. В Петрограде не было продуктов, не было дров. Частенько мёрзли и мы в Смольном, мерзли в своих кабинетах наши руководители. Уголь и дрова доставались ценой героических усилий, но порою в доставке бывали перебои, а зима, как назло, выдалась лютая.

…Для сотрудников Смольного была организована столовая, в которой мог получить обед и любой посетитель, лишь бы он имел пропуск в здание. Здесь, в этой столовой, питались и руководители ВЦИК, u BPK, и наркомы, забегавшие из своих наркоматов в Смольный.

Столовую обеспечивали продуктами продовольственные отделы ВРК и Совета, а что это были за продукты? Пшено да чечевица,

и то не каждый день. Бывало, в тарелке с супом можно было по пальцам пересчитать все крупинки, причем вполне хватало пальцев на руках. Второго же не было и в помине.

Особенно тяжко было ответственным товарищам, работавшим чуть не круглые сутки напролет, на пределе человеческих сил, без отдыха. А ведь у многих из них здоровье было подорвано тюрьмой, годами тяжких лишений. Каково им-то было вечно недоедать, недосыпать? Кое у кого дело доходило до голодных обмороков.

В конце 1917 года вызвал меня Яков Михайлович и велел организовать в Смольном небольшую столовую для наркомов и членов ЦК. Нельзя, говорит, так дальше. Совсем товарищи отощали, а нагрузка у них сверхчеловеческая. Подкормим хоть немногих — тех, кого сможем.

Организовал я столовую. Обеды в ней были не бог весть какие: то же пшено, но зато с маслом. Иногда удавалось даже мясо достать, правда, не часто. Но все-таки наиболее загруженных работников и тех из товарищей, у кого особенно плохо было со здоровьем, поддерживали.

Комендатура делами столовой не занималась, но довольствие охраны лежало на нас. Вот тут-то и приходилось туго. Первое время, когда основное ядро охраны составляли матросы, было немного полегче. Нет-нет, но то с одного, то с другого корабля продуктов подкидывали. В складах морского интендантства кое-что имелось, и флот до поры до времени снабжали. Матросов, однако, становилось в охране все меньше и меньше… связь с кораблями постепенно ослабевала, и с продуктами становилось все труднее и труднее. Сплошь и рядом самому приходилось воевать с продовольственниками, чтобы хоть чем-то накормить людей.

Иногда, правда, выдавались счастливые случаи, когда при ликвидации какой-нибудь контрреволюционной организации, тайного притона или шайки спекулянтов (нам постоянно приходилось участвовать в таких операциях) мы обнаруживали нелегальные склады продовольствия, которые тут же реквизировали. Один раз захватили 20 мешков картофеля, другой — большой запас сухарей, как-то — 2 бочонка меду, всяко бывало. О каждой такой находке я докладывал ревкому, и иногда некоторую часть продуктов передавали в продовольственный отдел Смольного, остальное же — в городскую продовольственную управу.

Особенно повезло нам как-то раз с халвой. Разузнал я, что в одном из пакгаузов Николаевской железной дороги давно лежит около сотни ведер халвы, а хозяин исчез, не обнаруживается. Я тут же доложил Варламу Александровичу Аванесову, секретарю В ЦИК и одному из руководителей ревкома. Надо, говорю, подумать, как быть с той халвой.

— А что тут думать, — отвечает Аванесов, — пропадать добру, что ли? Тащи халву сюда, будем хоть чай с халвой пить.

В тот же день провел он это решение в Ревкоме, и я доставил в Смольный чуть не целую подводу халвы.

А то конфисковали один раз 80 подвод муки. Привезли в Смольный и сложили мешки штабелем в одной из комнат, вроде склада получилось. Выставил я охрану из красногвардейцев, велел никого до мешков не допускать, а сам доложил ревкому

Обычно ревком такие вопросы быстро решал, а на этот раз дело что-то затянулось. Лежит себе мука и лежит, пост рядом стоит, будто всё в порядке. Только зашел я как-то в караульное помещение, что такое? В комнате — чад, блинами пахнет, да так аппетитно — слюнки текут. Глянул, а ребята приспособились, достали здоровенную сковороду и на „буржуйке“ лепёшки пекут.

— Это, — спрашиваю, — что такое? Откуда? Молчат. Наконец один молодой парень, путиловец, шагнул вперёд.

— Товарищ комендант, может, и нехорошо, но ведь жрать хочется, спасу нет, а мука — вот она, рядом лежит. Всё равно нашему же брату пойдёт, рабочему. Не буржуям ведь? Ну, мы и того, малость реквизнули…

Он замялся и замолчал, и я молчу. Что ему скажешь? Вроде должен я их изругать, может, даже наказать, а язык не поворачивается; сам знаю, изголодались ребята.

— Насчёт муки понятно, а масло откуда?

— Масло? Так это масло не простое, святое вроде… Мы его в здешней церкви нашли (в Смольном была своя церковь, я велел стащить в неё всю ненужную мебель).

— В церкви?..

— В церкви, товарищ комендант. Там, почитай, все лампады были полные, ну мы их и опорожнили.

— Ну, — говорю, — раз в церкви, тогда дело другое. „Святую“ лепёшку и мне не грех бы отведать!

Все разом заговорили, задвигались, уступили место возле „буржуйки“.

Лепёшки оказались вполне съедобными. Я ребятам сказал: жарить жарьте, но домой — ни-ни, ни горстки муки! Они меня заверили, что и сами понимают. Ещё несколько дней красногвардейцы питались лепёшками, а там муку увезли, и праздник их кончился».

История четвертая: жизненный уклад главы государства

«Кабинет Ленина наверху, на третьем этаже Смольного. Вход — через небольшую приемную, разделенную на две части простой, незатейливой перегородкой вроде перил: несколько точеных столбиков, на них деревянные поручни, и все. За перегородкой, у маленького столика, секретарь Совнаркома. Он регулирует прием — вызывает к Ленину одних, пропускает других, просит обождать третьих.

Возле столика секретаря дверь в кабинет Ленина — тоже небольшую светлую комнату. Там — письменный стол, несколько стульев, книжный шкаф. Ничего лишнего, никакой роскоши. Все просто, скромно, как сам хозяин кабинета.

Работал Ленин бесконечно много, не знаю, спал ли он и когда. В 10 часов утра он неизменно был у себя в кабинете, днем выезжал на фабрики, заводы, в солдатские казармы, выступал почти ежедневно. Вечером снова в кабинете часов до 4–5утра, а то и всю ночь. Итак день за днем, сутки за сутками.

Нередко, обходя под утро посты, я осторожно приоткрывал дверь в приемную и видел дремлющего возле стола секретаря или дежурную машинистку Совнаркома — значит, Ленин еще не ушел, еще работает, а ведь скоро утро.

…Квартиры у Ленина в Петрограде не было. Но возвращении из эмиграции в апреле 1917 года он поселился с Надеждой Константиновной у своей сестры Анны Ильиничны Елизаровой. С июльских дней — подполье… В начале октября Ильич нелегально вернулся в Петроград, жил на Выборгской стороне в специально подготовленной квартире. Вечером 24 октября он покинул эту квартиру и больше туда не возвращался. Остался в Смольном. Там проходили первые послеоктябрьские дни, нередко и ночи. Если и уходил иногда ночевать, так к знакомым, к Владимиру Дмитриевичу Бонч-Бруевичу.

Недели через две после революции, когда я был уже комендантом Смольного, внизу, в комнате какой-то классной дамы, мы оборудовали жилье для Ленина и Крупской. Это была небольшая комната, разгороженная пополам перегородкой. Вход был через умывальную с множеством кранов, здесь раньше умывались институтки. В комнате — небольшой письменный стол, диванчик да пара стульев, вот и вся обстановка. За перегородкой простые узкие железные кровати Владимира Ильича и Надежды Константиновны, две тумбочки, шкаф. Больше ничего.

Прикомандировал я к „квартире“ Ильича солдата Желтышева. Он убирал комнату, топил печку, носил обед из столовой: жидкий суп, кусок хлеба с мякиной и иногда кашу — что полагалось по пайку всем. Бывало, Ильич и сам шел вечером в столовую за супом. Несколько раз я встречал его с солдатским котелком в руке. Потом, когда организовалась совнаркомовская столовая, стало немного лучше…»

Это то, с чего они начинали — столовая Смольного, символическая охрана, халва вместо хлеба и матрасы в комнате Военно-революционного комитета. Из всего этого надо было вылепить власть. Как говорится, начать и кончить.

Борьба за «истину»

Ты право, пьяное чудовище.

Я знаю — истина в вине.

Александр Блок

Кроме голода и саботажа, совершенно исключительной была в Петрограде криминогенная обстановка. После Октября к постоянно растущему уголовному беспределу прибавились еще винные погромы. По сравнению с ежедневными налетами и грабежами это, может быть, и не так страшно, однако экстремальные действия по искоренению страсти винопития могли поссорить власти с гарнизоном, что было совершенно ни к чему.

Началось всё с Зимнего дворца, в котором имелись винные склады. А в России, между прочим, тогда был сухой закон. А гарнизон Петрограда составляли запасные части из крестьянских новобранцев, изначально плохо приученные к дисциплине, да ещё и разболтавшиеся революцию. Солдатики просто не понимали, почему нельзя реквизировать вино у эксплуататоров трудового народа, если очень хочется выпить. И вот они пришли в Зимний. О том, что было дальше, вспоминает участник штурма дворца, анархист Фёдор Другов:

«По открытому нами пути во дворец вошел народ, рассеиваясь в бездонном лабиринте его помещений… Мне сообщили, что во дворце обнаружено громадное количество пулеметов, боеприпасов и вина и что в подвале начинается пьянство. Я немедленно направился туда… оказалось, что там, помимо двери, проломлена кирпичная стена. Кто проломал стену и когда — это тайна [267] , но во всяком случае тот, кто ломал, имел определенную цель и точно знал, где надо ломать. Я заставил немедленно заложить стену кирпичами и закрыть железную дверь».

267

Может быть, те защитники Зимнего, с которыми Джон Рид разговаривал? Иначе откуда у них вино?

Впрочем, стену сломали практически сразу. Ее опять заложили — и опять сломали — и все это за одну ночь. К утру из дворца всех выгнали и поставили охрану. Дальнейшие события предугадать, в общем-то, нетрудно.

Другов: «Военно-революционному комитету сообщили, что воинская часть, охранявшая Зимний, перепилась вином, переполнявшим подвалы дворца. Мы выехали на место и убедились, что весь караул пьян, но поддерживает порядок пьянства: в подвалы Зимнего допускаются только солдаты, штатских же не подпускают и близко. Причем разрешают пить на месте до бесчувствия, но выносить вино не дают. Все же некоторым солдатам удавалось пронести вино на улицу. Покупали штатские, которые не могли попасть в Зимний. Пришлось снять спившуюся часть с караула и поставить новый. На другой день случилась прежняя картина. Караул спился. Поручили караул кавалерийской части. Наутро не вязали лыка даже лошади. Как же они узнают про вино? ВРК провел расследование и выяснил, что Павловский полк, ближе всех расквартированный к Зимнему, считает, что все вино в Зимнем принадлежит ему, и регулярно присылает своих каптенармусов за ним. Если же караул не подпускает к вину, то павловцы высылали им на помощь вооруженный отряд. Тогда караул капитулировал и с горя сам начинал пить. Вино, представлявшее громадную ценность (ведь в стране с 15-го года был введен сухой закон) растаскивалось по казармам.

В ВРК десятки раз обсуждали тревожные настроения в связи с пьянством в Зимнем дворце…»

На этих заседаниях присутствовал и матрос Мальков, который описал их впоследствии — по-своему, но тоже колоритно.

«…Мы вначале ничего не знали о существовании винных подвалов в Зимнем дворце… Тайну подвалов открыли старые дворцовые служители, и открыли ее не ревкому, а кое-кому из солдат, охранявших дворец после 25 октября.

Узнав, что под дворцом спрятаны большие запасы вина, солдаты разыскали вход в подвалы, замурованный кирпичом, разбили кирпичную кладку, добрались до массивной чугунной двери с решеткой, прикладами сбили замки и проникли в подвалы. Там хранились тысячи бутылок и сотни бочек и бочонков самых наилучших отборных вин. Были такие бутылки, что пролежали сотни лет, все мхом обросли. Не иначе ещё при Петре I заложили их в санкт-петербургских подвалах.

Пробравшись в склад, солдаты начали бражничать. Вскоре перепился чуть не весь караул Зимнего. Слухи о винных складах под Зимним дворцом поползли по городу, и во дворец валом повалил народ. Остановить многочисленных любителей выпить караул был не в силах, уж не говоря о том, что значительная часть караула сама еле держалась на ногах.

14 ноября Военно-революционный комитет обсудил создавшееся положение и принял решение: караул в Зимнем сменить, выделить для охраны дворца группу надежных матросов, а винные склады вновь замуровать.

Проходит дня четыре-пять. Сижу я как-то вечером в Ревкоме, беседую с Аванесовым. Тут же Гусев, ещё кто-то из членов Ревкома. Является Благонравов, назначенный после Чудновского комендантом Зимнего дворца. На нем лица нет.

— Что там у тебя в Зимнем ещё стряслось? — спрашивает его Варлам Александрович.

— Опять та же история! Снова высадили дверь в подвал и пьют как звери. Ни Бога, ни черта признавать не желают, а меня и подавно. Вы только подумайте, — обратился ко всем присутствовавшим Благонравов, — за две с небольшим недели третий состав караула полностью меняю, и все без толку. И что за охрана была? Хоть от самой охраны охраняй! Как о вине пронюхают, словно бешеные делаются, никакого удержу. А теперь…

— Позволь, позволь, — перебил Аванесов, — что „теперь“? Кто дверь выбил? Кто пьянствует? Матросы?

— Какие там матросы! Матросов мне еще не прислали, все только обещают. Выделили пока красногвардейцев…

— Так что, красногвардейцы перепились? Что ты мелешь?!

— Нет, красногвардейцы не пьют, но вот народ удержать не могут, тех же солдат… Орут, ругаются, глотки понадрывали, а их никто не слушает. Они было штыки выставили, так солдаты и всякая шантрапа, что из города набились, на штыки прут. Бутылки бьют, один пьянчужка свалился в битое стекло, в клочья изрезался, не знаю, выживет ли. Как их остановишь? Стрелять, что ли?

— Стрелять? Еще что скажешь! — Аванесов на минуту задумался, потом повернулся ко мне. — Знаешь что, Мальков, забирай-ка ты это вино сюда, в Смольный. Подвалы под Смольным большие, места хватит, охрана надёжная. Тут будет порядок, никто не позарится.

Я на дыбы.

— Не возьму! К Ильичу пойду, в Совнарком, а заразу эту в Смольный не допущу. Мое дело правительство охранять, а вы хотите, чтобы сюда бандиты и всякая сволочь со всего Питера сбежалась? Не возьму вино, и точка.

— Н-да, история. — Аванесов снял пенсне, протер его носовым платком, надел обратно. Побарабанил пальцами по столу. — А что, товарищи, если уничтожить это проклятое вино вовсе? А? Да, пожалуй, так будет всего лучше. Ладно, посоветуемся с Владимиром Ильичем, с другими товарищами и решим…

Тем временем в Зимний прибыли балтийцы и сразу по-хозяйски взялись за дело. Вместе с красногвардейцами — кого кулаками, кого пинками, кого рукоятками пистолетов и прикладами — всю набившуюся в винные погреба шантрапу и пьяниц из Зимнего вышибли. Трудно сказать, надолго ли, но подвалы очистили, а тут и приказ подоспел: уничтожить запас вина в погребах под Зимним дворцом.

Принялись моряки за работу: давай бутылки об пол бить, днища у бочек высаживать. Ломают, бьют, крушат… Вино разлилось по полу рекой, поднимается по щиколотку, по колено. От винных, паров голова кругом идёт, того и гляди очумеешь. А к Зимнему чуть не со всего Питера уже бежит разный люд: пьянчужки, обыватели, просто любители поживиться на дармовщину. Услышали, что винные склады уничтожают, и бегут: чего, мол, добру пропадать? Того и гляди опять в подвалы прорвутся…

Вызвали тогда пожарных. Включили они машины, накачали полные подвалы воды, и давай все выкачивать в Неву. Потекли из Зимнего мутные потоки: там и вино, и вода, и грязь — всё перемешалось… День или два тянулась эта история, пока от винных погребов в Зимнем ничего не осталось».

Другов, правда, утверждает, что финал у этой истории был несколько иной. Много лет спустя, когда писал свои воспоминания Мальков, излагать такое было бы неполиткорректно, но учитывая обстановку, в данную версию верится больше.

«Некоторые члены Комитета предлагали разогнать пьяниц во дворе Зимнего броневиками и пулеметами. Об осуществлении этого дикого проекта не могло быть и речи, это могло привести к немедленному восстанию гарнизона. Был проект под предлогом перевозки вина в Кронштадт отправить его в Швецию, которая предлагала несколько миллионов рублей золотом. Но кронштадтцы и слышать об этом не хотели. Последнее решение — разлить вино в подвале и выкачать в Неву — тоже потерпело фиаско. Солдаты установили дежурство у Зимнего и, как только заметили наши приготовления, немедленно пошли на штурм и взяли Зимний вторично.

Наконец член комитета Галкин, заявивший, что он сам любитель выпить, даже и не царское вино, и поэтому вполне понимающий психологию солдат, предложил объявить, что вино из царских подвалов в ознаменование победы отдается солдатам гарнизона и будет ежедневно отпускаться представителям частей из расчета две бутылки на человека в день. Таким образом пьянство было узаконено и введено в рамки.

В казармах шел пир горой, до тех пор пока не покончили с последней бутылкой. Тут вспомнили, что, помимо царского вина, есть еще вино в других подвалах города. На помощь солдатам пришли доброхоты из народа, которые разведывали, где находятся частные погреба и наводили солдат на мысль о разгроме этих погребов».

На самом деле погромы шли параллельно. Надо сказать, что в числе «доброхотов из народа» было немало провокаторов от «Комитета спасения», которые рассчитывали, что пьяные погромы снесут большевистскую власть, а в первую очередь поссорят ее с гарнизоном. Мальков вспоминает:

«Чего-чего, а вин всяких в Петрограде было запасено вдосталь. Чуть не по всему городу были разбросаны большие и малые винные склады и подвалы… Уже с начала ноября по городу покатилась волна пьяных погромов. Она разрасталась и ширилась, приобретая угрожающий характер. Иногда погромы возникали стихийно, а чаще направлялись опытной рукой отъявленных контрреволюционеров…

Погромщики разбивали какой-либо винный склад, перепивались сами до безобразия, спаивали население, ведрами тащили вино и водку. Разгром винных складов сопровождался дебошами, грабежами, убийствами, порою пожарами. Каждый раз требовалось немало сил и энергии, чтобы обуздать пьяную, одичавшую толпу людей, потерявших человеческий образ… Практически организация борьбы с винными погромами была возложена на Военно-революционный комитет».

Однако погромщики опережали ВРК, поскольку лучше знали географию складов. Стоит ли удивляться — коммерческая часть Петербурга была на стороне «Комитета спасения». Во время погромов в толпе распространялись листовки — в основном, кадетские. Естественно, чтобы прийти на место событий с листовками, надо было знать о погроме заранее.

Да и случайно узнавшие о наличии складов обыватели бежали не в ВРК, а в ближайшую воинскую часть, использовали солдат как таран, а потом делили с ними добычу.