Ленин жив! Культ Ленина в Советской России

Первое издание книги «Ленин жив! Культ Ленина в Советской России» появилось в начале 1983 года через несколько месяцев после смерти Леонида Брежнева, за пять недель до знаменитой речи президента Рейгана об «империи зла» и за шесть месяцев перед тем, как был сбит южнокорейский лайнер KAL 007, что знаменовало собой наивысшую точку как нового витка холодной войны, так и европейского и американского движения за мир (которое рейгановская администрация называла «антиядерным движением»). В этот момент Ленин имел значение не столько как центральный персонаж политического мифа, но как основатель первого в мире социалистического государства, как не столь уж отдаленный предшественник Юрия Андропова, бывшего главы КГБ, наследовавшего Брежневу в качестве Генерального секретаря правящей Коммунистической партии Советского Союза, чей длинный тонкий палец мог нажать пресловутую кнопку и погубить всех нас. Часть книги была написана еще в предыдущем десятилетии в качестве диссертации, в эру столь отдаленную от нашего времени, что я писала ее авторучкой, израсходовав целый пузырек паркеровских чернил.

Дитя русских эмигрантов-либералов — «стивенсоновских меньшевиков», как я поддразнивала демократические симпатии моих родителей в 50-е годы, годы моего детства — я угодила прямехонько в «антиядерный» лагерь, и после публикации моей книги была немало поражена тем, как она прямо-таки превозносилась рейганистами как разоблачение хитрого механизма большевистской пропаганды, который с первых своих шагов успешно внедрил в сознание угнетенного народа преклонение и почитание разрушительных идей, воплощенных в Ленине, наифальшивейшем из фальшивых богов.

Я же ставила этой книгой куда более непростые задачи, что проистекало из значительно более терпимого — или по крайней мере сострадательного — подхода к советской истории. Мне хотелось не столько подчеркнуть эксплуатацию Коммунистической партией народных чувств в ранний Советский период, сколько попытаться извлечь из постреволюционного китча отпечаток мировосприятия как объектов, так и субъектов новой большевистской культуры в десятилетие после революции 1917 года.

Книга «Ленин жив» была опубликована в тот же год, когда и стимулирующая книга британского историка Эрика Хобсбаума «Изобретение традиции», создавшая весьма активно употребляемый (и впоследствии злоупотребляемый) словарь и концептуальные рамки для понимания культуры как конструкции, а не как данности. В книге «Ленин жив» я использовала слово «конструкция» несколько старомодно, описывая, например, строительство Мавзолея Ленина на Красной площади. В то же время моя книга является одной из первых книг по русской истории, где сделана попытка показать и осмыслить литературные, визуальные и материальные воплощения политического мифа.

Когда эта книга вышла из печати, Санкт-Петербург еще именовался Ленинградом, ленинский профиль метил священной печатью советские газеты, и длинные очереди ожидающих лицезрения тела Ленина свидетельствовали о том, что ленинский культ, по крайней мере его костяк, еще функционирует. В эти сумрачные года, позднее названные эпохой застоя, идеальный Ленин как воплощение советской героики был как бы заслонен мощнейшим всплеском пышного всенародного культа победы Советского народа в Великой Отечественной войне, который неуклонно двигался к своему апогею — приближавшейся сороковой годовщине Победы.

Я пишу это предисловие к русскому изданию в 1996 году, следя за судьбоносными летними президентскими выборами в России. Память, восстановленная память, установление и конструкция общественных институтов, класс и род заняли центральное место в американском историческом дискурсе. Советский Союз распался пять лет назад; Михаил Горбачев явился и сошел со сцены как калиф на час (на год, на десятилетие); Ленин, десакрализован, демонизирован, дискредитирован, осмеян, коммерциализован и, наконец, реабилитирован для нужд «обновленной» Российской Коммунистической партии середины 90-х годов.

Хотя уже давно не модно кончать предисловие словами признательности, тем не менее я хотела бы использовать эту возможность и выразить мою глубокую благодарность моему мужу, Гарвею Коксу, сыну Николасу, моим приемным детям Ракель, Мартину и Саре и моим неповторимым Петеру Клеману и Нику Маршаллу — всем тем, кто вошел в мою жизнь с тех пор, как появилось новое издание этой книги — поблагодарить за их верную поддержку в моем писательском труде. Писать ни при каких обстоятельствах не просто, однако дружная семья вроде моей — спасение для любого автора.

Июнь 1996 г.

«А когда Ленин оживет?» — послышался у меня за спиной детский голос. Я обернулась и увидела женщину в элегантной меховой шубе, которая поправляла шарф на мальчике лет восьми. «Сын пришел сюда впервые, — пояснила женщина, встретившись со мной взглядом. — Я ему не раз повторяла, что когда Ленина навешают хорошие дети, Ленин просыпается». Я кивнула, сама закутываясь поплотнее, и окинула взглядом длинную вереницу людей впереди нас. Предстояло провести еще никак не менее двух часов в ледяной слякоти, под зябким мартовским ветром, прежде чем нас впустят в Мавзолей Ленина.

Как иностранка я имею право пристроиться к льготной очереди, но приехала я в Москву с тем, чтобы изучить историю культа Ленина — и потому сознательно решила разделить впечатления с рядовыми российскими туристами. Долгие часы, проведенные на зимнем холоде, в нескончаемой очереди, были, казалось, необходимой составной частью посещения Мавзолея — нелегким испытанием, которое делало, однако, заветную цель еще более желанной и заманчивой. Зрелище множества людей, готовых выдержать любую непогоду, подхлестывало мои ожидания; на лицах окружающих была написана благоговейная скорбь; не заметно было и следа раздраженности, свойственной тем, кто подолгу стоит в очередях за провизией. Возникло чувство, будто мы совершаем медленное паломничество к святыне. Да так это отчасти и было; в стране создан и планомерно поддерживается культ Ленина; Ленин превозносится как бессмертный вождь, нераздельно слитый с народом; постоянно издаются его труды, везде и всюду висят его портреты, а набальзамированное тело выставлено в Мавзолее для всеобщего обозрения.

У самого входа молоденькие часовые в добротной серой форме придирчиво нас оглядели: в Мавзолей не разрешается вносить никакие предметы. Попарно мы вступили в сумрачное строение из мрамора. Вдруг один из часовых схватил меня за правую руку и крепко ее стиснул. «Что у вас в кармане?» Я вспомнила о пухлом бумажнике, который засунула в задний карман брюк. «Деньги», — упавшим голосом пробормотала я, почему-то очень испугавшись. «Деньги? И самом деле?» — не успокаивался часовой. «Да». — «Ну хорошо», — смягчился он и выпустил мою руку. Очередь двинулась дальше; мужчина впереди меня оглянулся и, явно заинтригованный, спросил: «А что все-таки у вас в кармане?» Часовые одернули нас, напомнив о необходимости соблюдать тишину, — и вот мы спустились вниз, к саркофагу.

Ленин лежал посредине просторной затененной комнаты, залитый мягким, розоватым светом. Мы шли на неожиданно большом расстоянии от тела, вдоль холодных стен из черного и серого мрамора, на котором был выложен красным какой-то геометрический узор. Часовые то и дело нас поторапливали, не позволяя задерживаться: ничего не оставалось, как только смотреть во все глаза на ходу. Здесь, в обыкновенном пиджаке с галстуком, покоился первый глава советского государства. Он не походил на мертвого, но и не казался живым. Руки его отливали глянцем, неестественным для плоти, но голова казалась подлинной, хотя цвет лица (возможно, благодаря освещению) был чересчур розовым для трупа. С учетом всех обстоятельств, выглядел Ленин вполне прилично — даже лучше, в сущности, чем Леонид Брежнев, которому суждено было прожить еще почти пять лет. Но на дворе стоял 1978-й: 71-летнего Брежнева лечили от прогрессирующего артериосклероза, той самой болезни, которая свела Ленина в гроб почти на полвека ранее, когда ему еще не исполнилось и пятидесяти четырех.