Ленинград(Героическая оборона города в 1941-1944 гг.)
Шрифт:
В условиях, не совместимых, если говорить языком науки, с жизнью, исполнение самых обычных обязанностей становилось подвигом, и подвиг этот был массовым. Практически все пусть из последних сил, но продолжали работать там, где работали. Большинство предприятий из-за острой нехватки электроэнергии пришлось законсервировать, и все-таки за три трагичных блокадных месяца — с января по март 1942 года — ленинградская промышленность поставила фронту почти 58 тысяч снарядов и мин, свыше 160 тысяч гранат, свыше 80 тысяч взрывателей. Только в январе и феврале на Большую землю отправили без малого шесть с половиной тысяч тонн грузов, в том числе различные приборы, телефонную аппаратуру, аккумуляторы, заряжающие устройства, инженерное и обозно-вещевое имущество.
«Ленинградскую правду» не удалось отпечатать один-единственный раз — 25 января: номер набрали, сверстали, но прекратилась подача электроэнергии. Ни на один день не замолкало радио, в те дни оно стало, пожалуй, главным, а для многих единственным средством информации. В 39 школах, в университете, Политехническом институте, Горном, в Институте инженеров железнодорожного транспорта не прерывались занятия. Зимой 1941–1942 года дипломы ленинградских вузов получили две с половиной тысячи молодых специалистов. В университете зачетная сессия проводилась с 18 января, студенты сдали 446 зачетов и 359 экзаменов, оценки выставлены были такие: отлично — 265, хорошо — 83, удовлетворительно — 11.
— Герои были все, не помню я малодушных. Не верилось, что нас победят. Мы все так думали, что непобедимые. Не думали им поддаться… А они-то уверены были, что одолеют нас, листовки сбрасывали: «Чечевицу доедите — Ленинград, Москву сдадите!»
Мария Ивановна Левченкова, с которой мы беседуем в ее квартире, задумывается:
— Только вот помню плохо, как все было. Может, оттого, что осколок у виска. Так с тех пор и остался. Сначала не знала. Лет 15 спустя обнаружили. Ну, да думаю, пусть остается, раз столько был со мной.
В ту зиму она была еще совсем молодой женщиной, но уже коммунистом и мастером. На заводе «Севкабель», том самом, что стоит на выходе из Невы в залив. У гитлеровцев он был на глазах, они нещадно его бомбили и обстреливали, стекла в оконных проемах все вылетели, в цехах лежали горы битого кирпича, осыпавшейся штукатурки. Энергии нет. Мороз в цехах, как на улице. У людей сил все меньше. Умирают.
— Идет потихоньку, потом упал — и нет его. Тех, кто умирал, мы на залив относили, за заводоуправление. Там у нас морг был, на берегу залива.
Все это время пусть понемногу, но завод какую-то продукцию давал. В январе Военный совет Ленинградского фронта поручил его коллективу изготовить голый медный провод для воздушной линии, по которой ток Волховской ГЭС пошел бы в Ленинград. На заводе тогда удивились:
— Под Волховом идут бои, оборудование Волховской ГЭС, как мы слышали, демонтировано.
Приехавшие на завод представители Ленгорисполкома и Ленэнерго успокоили собравшихся рабочих:
— Положение там обнадеживающее. Станцию уже разминируют. И посланы телеграммы с распоряжением вернуть обратно отправленные на восток турбины и генераторы.
Тогдашний секретарь заводского парткома Алексей Васильевич Глотов подтвердил:
— Отбросили фашистов от Волхова, им теперь не достать до нашего первенца ГОЭЛРО…
Левченкова жила по соседству с заводом, у нее была небольшая комнатка, но она приходила туда только спать, а так все время на заводе. И на ночь часто оставалась, если посылали дежурить на крышу; вначале пугалась, когда видела перед собой брызжущую огнем зажигалку. Потом научилась, схватив ее за стабилизатор, сбрасывать на землю.
Впрочем, сама Левченкова никому о первых своих страхах не говорила, не могла бы сказать, на заводе ее считали исключительно смелой женщиной. Помнили, что в 1940 году она вернулась из-под Выборга, где служила в госпитале сан-дружинницей, с медалью «За отвагу». Прямо скажем, редкая среди женщин награда, но Мария Ивановна считает, что она досталась ей не за какую-то особенную храбрость, а за старательность. Это вот было. Однажды даже свалилась в беспамятстве. Позвали врача. Тот ее осмотрел, послушал. Усмехнулся невесело:
— Здоровая она. Переутомилась только. Дайте поспать.
Она спала тогда два часа подряд, больше нельзя было, привезли новую партию раненых.
На заводе все это помнили, потому, наверное, избрали председателем цехового профсоюзного комитета. Еще забот прибавилось. Ходила по квартирам, в общежитие; придет, а там все открыто, люди в постелях, мертвые рядом с живыми. Печь растопит, за водой сходит, хлеб выкупит и принесет. Вместе с врачом отбирала, кого эвакуировать: смотрели прежде всего, чтобы доехать мог, не умер бы в пути.
— Я-то не собиралась уезжать, город ведь оборонять надо. Я была ничего, держалась. Молода. И хлеб рационально расходовала. Другие возьмут, выпросят сразу за всю неделю — и съедят. Я как-то делила. Больше пайка в день не употребляла. Вот как бомбить начинали — съедала: вдруг убьют, а ты не доешь, радости последней не испытаешь. А потом терпеть стала. Бомбят не бомбят — не трогаю хлеб…
Фигура у Марии Ивановны еще подтянутая, несмотря на возраст и пережитую блокаду. Только вот лицо неулыбчивое. Сейчас-то черты его стали помягче, чем прежде. У нее дружная семья: муж, дочь на «Севкабеле» работает, зять, внуки. В доме достаток, квартира хорошая, на пенсию проводили с почетом, и на партийном учете она по-прежнему на своем заводе. Сложилась жизнь, словно оттаивать начала теперь Мария Ивановна, хоть и здоровье уже не то. Если же посмотреть на прежние фотографии, когда она помоложе была и когда на ней еще были все семейные заботы и целая цеховая смена (с 43-го года она так и работала старшим мастером на «Севкабеле»), — на тех, прежних фотографиях она вся еще в строгости, вроде бы даже суровость застыла в ее взгляде.
— В январе-то мы вручную кабель свивали. И одновременно оборудование к работе готовили, — снова мысленно возвращается в прошлое Мария Ивановна.
Процесс изготовления кабеля сложный, работа на многих машинах требует большой физической силы, но мужчин почти нет, их везде заменили женщины. Втроем, вчетвером трудились, где мужчина в одиночку справлялся. Терпением брали, неотступностью. Прямо в цехе умерла Мария Коваленкова, ее тут же заменили соседки. Архелая, или, как ее звали, Алла Зуева, и Елизавета Фролова освоили скрутку кабеля — самую тяжелую, до войны чисто мужскую операцию.