Ленька Охнарь (ред. 1969 года)
Шрифт:
— Ого куда попали! — усмехнулся Леонид, поднимаясь на длиннейшие каменные ступени паперти. — Оказывается, не на рабфаке искусств, а тут — святая святых.
— Перекреститься, чтобы повезло?
— Обожди. Вот подойдем под благословение отца директора.
Внутри церкви было полутемно, прохладно и, несмотря на август, сыро. Шаги парней по кафельному полу глухо, мрачно отдавались под высоченными сводами. Притвор был переоборудован в раздевалку, за сосновым, наспех сколоченным барьером в полном беспорядке стояли вешалки. Следы строительства виднелись и во всей церкви — с остатками тусклой
Наверху было значительно светлее. На свежеокрашенные двери еще не повесили таблички, и друзья долго мыкались по наспех отстроенному коридору с узенькой ковровой дорожкой.
Откуда-то, словно из стены, в коридоре неслышно появилась чуть-чуть полнеющая дама, в фиолетовом трикотажном костюме с меховым воротничком и манжетками; густые пепельные волосы ее были искусно уложены.
— Скажите, как пройти к директору? — заступил ей дорогу Шатков, стараясь догадаться, откуда она вышла.
Женщина пристально окинула их взглядом голубых глаз!
— Вы от товарища Крупской?
— От нее.
— Мы вас ждем, — приветливо, как знакомым, улыбнулась она. — У директора совещание. Идемте со мной.
Такой прием несказанно смутил парней. Преследуемые в течение последних трех дней жесточайшими неудачами и уже отчаявшись было добиться «справедливости» (как они называли), друзья не могли поверить в свое везение и всё ожидали, что судьба вновь подставит им ножку. Неожиданное радушие лишило их дара речи, а слова «Мы вас ждем» совсем доконали. Во, попали в «персоны»!
Женщина в трикотажном костюме оказалась заведующей учебной частью. Теперь они поняли, почему она появилась «из стены»: дверь ее кабинетика не была выкрашена и сливалась с досками коридора.
Заняв свое место за письменным столом у глубокого длинного стрельчатого окна, заведующая предложила парням сесть, подробно расспросила, откуда они приехали, какие у них знания. От нее пахло духами, ее проворные руки с длинными, в перстнях пальцами были оттенены красным лаком ногтей.
— Вас мы принимаем без экзамена, — сказала она Шаткову, — Вы на рабфак искусств выдержали, и этого вполне достаточно. У вас шесть классов образования? Вот будете и у нас на первом курсе. На какой хотите факультет: на английский, французский, немецкий?
Заведующая чуть-чуть картавила — скорее, грассировала, и это придавало ее говору неуловимое изящество. Поток ее вежливых, ласковых слов опутал Шаткова, как шелковой сеткой, он весь съежился и, видимо, готов был провалиться сквозь святой пол прямо к чертям в тартарары. Он беспомощно озирался, боясь назвать любое из предлагаемых отделений, и с мольбой смотрел на Осокина, ожидая от него спасения.
Осокин принял на своем стуле позу человека, который наконец благополучно добился желаемого. Новое положение явно забавляло его своей неожиданностью.
— Какой вас, товарищ Шатков, больше всего интересует язык? — любезно улыбаясь, спросила заведующая учебной частью.
Иван мучительно раздумывал.
— Воровской, — невнятно подсказал Леонид.
Бледная улыбка отразилась на губах Шаткова. Осокин отлично понимал его: не зная ни одного языка, друг боялся наобум ткнуть пальцем в самый трудный. Заведующая чуть удивленно сморщила лоб.
— У вас только три языка? — спросил Леонид с таким видом, точно ему этого было мало,
— Пока три. Предполагаются еще испанский и итальянский. Пока на эти отделения почти совсем не поступило заявлений.
— А китайского нету? — Леонида вдруг охватило желание острить. Он понимал, что они настолько безграмотны, так «плавают» в языках, в том числе и в родном русском, что им, в сущности, совершенно безразлично, какой выбирать: изучать все равно придется с азов, тем более что на этот рабфак он смотрел как на временное пристанище: они с Иваном «художники», и место их в мастерской, за мольбертом.
— Восточных языков у нас нет, — совершенно серьезно ответила заведующая. — Ни санскрита, ни древнегреческого, латинского, ни эсперанто. Только новые европейские. Советую вам, товарищ Шатков, выбрать английский. Правда, трудное произношение, зато легкая грамматика. Да и очень широко распространен... язык дипломатов.
— Ладно, — радостно передохнул Шатков, готовый остановиться на чем угодно. — Могу и английский.
— Отлично. С вами всё, считайте себя принятым.
Заведующая учебной частью улыбнулась Шаткову мило, как человеку уже своему, студенту, и он еще больше смутился. Иван никогда не общался с такими нарядными, образованными дамами. Предложи она ему не английский, а древнеиудейский или — под стать помещению — церковнославянский, он и тут, наверно, едва ли осмелился бы отказаться.
Все это время Леонид тихо веселился на его счет. Выбор Ивана, в сущности, освобождал его от дискуссии с завучем института иностранных языков — ему оставалось лишь повторить слова друга.
— Теперь с вами займемся, товарищ Осокин, — перенесла заведующая на него ту же улыбку, которая, казалось, только, и была предназначена Шаткову. — Вы говорите, кончили восемь классов? Что же бросили школу? Терпения не хватило? Захотелось на заводе поработать. Понятно... Вас мы зачислим на первый курс института. Какой хотите изучать язык?
Не ослышался ли он?
Леонид переспросил:
— Куда, куда меня зачислите?
— Вот я вас и спрашиваю, на какое отделение? Вы какой язык изучали в школе?
— Погодите. Вы сказали... в институт?
— Ну да.
Леонид заерзал на стуле.
— Что вы? — протестующе заговорил он, не зная, как назвать заведующую учебной частью. — Я с товарищем Шатковым тоже на первый курс рабфака держал. Как же я могу сразу в институт?
Она подарила ему свою милую, дружескую улыбку и, тотчас догадавшись, что его затрудняет, сообщила:
— Меня зовут Эльвира Васильевна. От вас, товарищ Осокин, я ожидала большего мужества. Вы же кончили восемь классов, имеете почти среднее образование! Свои пробелы загладите в процессе учебы. Педколлектив вам поможет. Что тут непонятного?