Леонид Красин. Красный лорд
Шрифт:
Красин в 1917 г. [ГАРФ]
Письмо завершалось еще одним крайне сомнительным заявлением: «Я никогда не вел противогосударственной деятельности, вся моя жизнь была посвящена инженерной работе и заботам о благополучии моей семьи». Возможно, Красин надеялся, что власти поймут это правильно — как обещание не заниматься больше революционной борьбой. В истории России хватало людей, которые в молодости имели неприятности с полицией, а после становились верными слугами режима или, во всяком случае, профессионалами, занятыми исключительно своей работой. В прошении Красин намекал также на большое значение компании «Сименс-Шуккерт» для российской экономики и на нежелательность международного скандала,
По своему опыту он знал, что давить на власти нужно со всех сторон, и подключил к хлопотам семью. Мать как вдова почтенного чиновника (о его судимости опять-таки умалчивалось) и жена как многодетная мать тоже писали прошения в правительство и лично являлись в высокие кабинеты. Но всего этого оказалось недостаточно, чтобы сдвинуть бюрократическую машину. Второго марта МВД переправило прошение Красина обратно в Департамент полиции, а 23-го особый отдел Департамента попросил другое подразделение того же ведомства — Четвертое бюро, ведающее паспортными вопросами, — найти формальный повод, чтобы помешать «нежелательному» возвращению эмигранта на родину. Причины этого ясны: к тому времени охранка уже знала о тождестве Красина с неуловимым Никитичем. Труднее понять, почему его в итоге впустили в страну; возможно, жандармские чины надеялись выявить его связи с еще оставшимися в России большевиками и накрыть разом всю организацию. Но есть и другая вероятность: зная от своих заграничных агентов вроде того же Житомирского об отходе Красина от революции, Департамент полиции просто не стал противиться желанию столь уважаемой компании, как «Сименс-Шуккерт», у которой было влиятельное лобби в столичных кругах.
Прождав немало времени, Четвертое бюро 18 июня 1911 года ответило коллегам, что законных оснований препятствовать возвращению Красина нет. Министр внутренних дел, он же премьер, Петр Столыпин 20 сентября разрешил Красину вернуться, но приказал сразу после пересечения границы взять его под наблюдение. 21 июня то же Четвертое бюро сообщило матери Красина, что не может дать официальное разрешение на въезд ее сына в Россию, поскольку этот въезд никто не запрещал. 30 июня Департамент полиции приказал московской жандармерии и охранному отделению взять Красина под тщательный надзор, а сотрудникам таможни — тщательно проверить по прибытии его багаж и в случае обнаружения хоть чего-то подозрительного немедленно арестовать.
Шестнадцатого ноября глава Департамента полиции получил от столичного охранного отделения сообщение о прибытии Красина в Петербург, но в Москве он появился только в апреле. Маловероятно, что он целых четыре месяца провел в столице, не оставив никаких следов и ничем не занимаясь, тем более что жена в мемуарах пишет, что они вернулись в Россию весной 1912 года и к лету обосновались в московской квартире. Вероятно, Красин по своей привычке перед переездом сперва совершил «прикидочный» визит — возможно, он сам съездил в Москву, чтобы подыскать жилье для себя и своей семьи, или сделал это через друзей вроде того же Классона. Уже после этого, в феврале или марте, он с женой, детьми и верной Лялей совершил окончательный переезд. Во всяком случае, первые донесения московской охранки о его контактах помечены апрелем. Сообщалось, что он сперва посетил, что вполне естественно, отделение компании «Сименс-Шуккерт», а после — дом Классона. Потом он также встречался исключительно с инженерами, причем никто из них, как подчеркивала охранка, не был занесен в списки подозрительных лиц.
Было, пожалуй, только одно исключение: агент охранки сообщал, что 19 декабря Красин и его жена виделись в конторе компании с Авелем Енукидзе — в то время он после ссылки жил в Петербурге и участвовал в подпольной работе. В частности, в начатом в апреле 1912-го издании новой большевистской газеты — знаменитой впоследствии «Правды». Красин и его старый друг наверняка имели долгий и интересный разговор, и Енукидзе не мог не рассказать последние партийные новости — например, о Пражской конференции и окончательном «разводе» ленинцев с меньшевиками. Впрочем, Красин, скорее всего, воспринял эту информацию как далекую и не относящуюся к нему: об этом говорит то, что больше он (во всяком случае, по данным полиции) не общался ни с кем из «действующих» революционеров. Правда, некоторые авторы в попытках оправдать (или, напротив, обвинить) Красина утверждают, что он до самого 1917 года исполнял тайные поручения Ленина и большевиков. Например, М. Лядов пишет, что в 1912 году, когда Красин снова жил в России, он опять вместе с Камо организовывал «эксы» в Закавказье.
Любовь
Неукротимый Камо в 1909 году перебрался из берлинской психиатрической больницы в тифлисскую, откуда через два года бежал. В Париже побывал у Ленина, потом через Турцию вернулся на Кавказ. В его биографиях, например в книге И. Дубинского-Мухадзе в серии «ЖЗЛ», говорится, что после этого он посетил Москву и встретился там с Красиным. В письме Камо, написанном уже позже, в Метехской тюрьме, приводятся слова Никитича: «Ты действительно сумасшедший, если берешься сейчас за экспроприацию!» Далее Камо признается: «Я не послушался и приступил к делу». В сентябре он с товарищами попытался ограбить карету с деньгами на Коджорском шоссе, но неудачно. Сумел уйти, скрывался в Тифлисе, а между делом ездил в Москву и Петербург, но с Красиным больше не встречался — должно быть, обиделся из-за неласкового приема. В январе 1913 года был там же, в Тифлисе, арестован и просидел в тюрьме до самой Февральской революции.
Красин же, забыв и думать про «эксы», занимался своими служебными делами — организацией поставок немецких электротоваров в Москву и Центральную Россию. Всего за год его деятельности эти поставки увеличились на 30 %, и довольное начальство переместило его на еще более высокую должность — генерального управляющего российским филиалом компании. Это случилось осенью 1913 года, вскоре после слияния дочерних компаний «Сименс» и «Шуккерт», когда всю работу филиала требовалось реорганизовать. Для этого Красину предстояло переехать в Петербург, но он смог сделать это только весной, завершив дела в Москве. И он, и Любовь Васильевна были рады переезду: столица всегда нравилась им больше, к тому же работа там открывала новые перспективы, как карьерные, так и финансовые. Сначала Красин по старой привычке снял дачу в Куоккале, недалеко от прежней, но после первой проведенной там зимы решил переехать поближе к городу. В 1915 году семья перебралась в Царское Село, резиденцию двора и аристократии, откуда ее глава ежедневно ездил на работу поездом или на служебном автомобиле — еще одно приятное следствие прогресса. Его зарплата доходила до 150 тысяч рублей в год, и столько же он получал «в безотчетное распоряжение», то есть мог тратить по своему усмотрению. В его подчинении находилось почти четыре тысячи сотрудников компании, а его главными задачами были производство продукции компании и ее реализация на быстро растущем российском рынке.
Людмила Матиас вспоминает: «Я видела дом в Царском Селе, где мы жили, — теперь там находятся офисы местного муниципалитета. Там есть чудесный парк, где мы каждый день гуляли с нашей любимой французской гувернанткой. Летом мы уезжали в окрестности Петербурга, на дачу с большим садом. Это были счастливые времена, и на даче всегда было полно народу. Моя мать была очень гостеприимной, поэтому там жили друзья, родные, а еще гувернантки и учитель. У нас была большая семья, и я помню, как однажды в Финляндии (в Куоккале. — В. Э.), где мы проводили лето, нам пришлось снять целых две дачи, потому что на одной не хватало места». Вероятно, Красин тоже был счастлив — он жил той жизнью, к которой всегда тяготел, и вряд ли мог подумать, что очень скоро она закончится.
Положение Красина, как и всей компании «Сименс-Шуккерт», драматически изменилось 19 июля (1 августа) 1914 года, когда Россия вступила в войну с Германией и ее союзниками. Русское акционерное общество фирмы «Сименс-Шуккерт» не было ликвидировано, но все работавшие там немецкие специалисты отбыли на родину, что фактически обезглавило компанию. Вдобавок прекратились поставки материалов и комплектующих не только из Германии, но и из других стран Европы, отрезанных линией фронта. В этих условиях Красин оказался, по сути, единственным, от кого зависела работоспособность чрезвычайно важного для страны предприятия — завода динамо-машин на Васильевском острове, который был основным поставщиком электродвигателей, трансформаторов и высоковольтных аппаратов для армии, флота и промышленности.
Ничто не говорит о том, что Красин поддерживал пораженческую политику Ленина с его лозунгом: «Превратим войну империалистическую в войну гражданскую!» Скорее он был близок к Плеханову, который, как и европейские социалисты, ставил интересы национальной обороны выше солидарности трудящихся. По-прежнему критически относясь к царской власти, он оставался патриотом России — можно согласиться с Т. О’Коннором, что он и социализмом заинтересовался потому, что «рассматривал его как средство быстрой индустриализации России». Теперь он тесно сотрудничал с правительством с целью перестройки деятельности предприятий «Сименс-Шуккерта» на военные рельсы. Когда в мае 1915 года русские общественные деятели и промышленники создали Центральный военно-промышленный комитет под руководством А. И. Гучкова, Красин вошел туда одним из первых и взял на себя руководство электротехнической секцией.